– Что? – спросил Трапезников, сам не слыша своего голоса. – Хранительница Анна?!

– Знаешь ее? – покосилась на него бабка Абрамец. – Тебе ли не знать! – Мутные мертвые глаза обратились к его груди, и Трапезников почувствовал легкий ожог там, где под майкой приникал к груди серебряный образок.

– Митя, кто такой Митя? – воскликнула Женя тонким, рвущимся от волнения голосом. – Дмитрий Гроза?! Матушка Анна… О ней писал мой прадед в дневнике![22] Как вы можете ее помнить?! Ведь когда это было?!

– Ютась несть, ютась неде икеле, сядо неть ютась, ват зярдо![23] – буркнула бабка Абрамец. – Чего кричишь? На погосте только ветер причитает, а человек молчать должен! Накликала вот… Теперь берегитесь! Сейчас Ромка нагрянет. Эх, рано, рано ты из Лейне встала, мало узнала, много забыла! Но жаба тебя просто так не отпустит! Ей нужна сила содыця!

Она дернула веревочку, которой была перевязана ее палочка… в то же мгновение с палки соскользнула змейка и ввинтилась в разрытую землю, а потом там же исчезла и бабка Абрамец – словно и не было ее! А пряди волос, вьющиеся над колышками, которые торчали из двух свежих могил, вдруг затрепетали, заволновались, а потом протянулись вперед, свились тонкими струями и начали оплетать деревья, стоящие вокруг кладбища.

Слышалось Трапезникову или только хотелось слышать жалобное причитание: «Прости… прости…»? Так или иначе, но серебристая сеть постепенно смыкалась вокруг них с Женей… вот-вот сомкнется совсем!

– Бежим! – крикнул Трапезников, хватая Женю за руку и бросаясь в свободное пространство между деревьями.

Они уже пробежали несколько шагов, когда разом остановились, разом взглянули друг на друга, разом прошептали похолодевшими от страха губами:

– Кол! Мы забыли кол!

Осознав, что лишились единственного оружия, которое давало им преимущество в этом сражении, в реальность которого они никак не могли поверить, но все же сражались всеми доступными средствами, они разом обернулись, но плотная серебристая сеть уже полностью окутала кладбище. Вернуться было невозможно… вернуться туда – значило вернуться в смерть.

И вдруг они услышали вой – волчий вой, но не тоскливый, а торжествующий.

Вой волка-победителя!

Из дневника Евгении Всеславской

…признаки были для моей матушки, женщины пожившей и мудрой, совершенно очевидные, и даже я была кое о чем наслышана, в том числе о первых приметах, по которым можно определить, что женщина ждет ребенка. И все же если для матушки моей было достаточно Надиной утренней тошноты, отвращения к пище и обмороков, я основывалась не на этих признаках. Родители тряслись над Надей, как над хрустальной, убежденные, что она отправилась в наш путь в Саров, уже будучи в интересном положении, которому насчитывается не меньше двух месяцев, но мы-то с ней знали, что это было не так, мы-то с ней знали, что зачала она ребенка от Абрамца, не более чем неделю тому назад, и эти мгновенно обозначившиеся признаки выглядели угрожающими, как в сказке. Разве не вспомнишь тут Пушкина и его «Сказку о царе Салтане»: «И растет ребенок там не по дням, а по часам»?! Только у Пушкина описан был чудесный царевич, а здесь на память приходило чудовище!

Впрочем, я, конечно, молчала, потому что в доме Артемьевых воцарились счастье и покой. Степан слал из полка восторженные письма, суровая Надина свекровь смягчилась, родители ее сдували с дочери пылинки, и только мне было понятно, почему в глазах Нади затаилась тоска и страх.

И вот как-то раз прибежала ко мне ее горничная Василиса и принесла записочку, в которой моя подруга звала меня к себе на часок.

– Извольте непременно пожаловать, голубушка Евгения Александровна, – прошептала Василиса с фамильярностью, обусловленной нашим долгим знакомством и нежной моей дружбой с Надей. – Христом Богом прошу… неладно у нас с барышней! – Глаза девушки налились слезами, и тут такой страх меня вдруг обуял, что я кое-как накинула салоп и, едва дав себе труд сообщить родителям, куда спешу, убежала, даже не слушая ее заполошных восклицаний вслед.

Отец и мать Нади сидели в гостиной: он за газетой, она с вязаньем, однако видела я их только мельком: горничная, повинуясь приказанию своей хозяйки, провела меня прямиком в ее спаленку. Отворила мне дверь, пропустила в комнату, заглянула туда, громко всхлипнула и кинулась вон.

Я вошла с опаской, однако на первый взгляд ничто в комнате не внушало тревоги. Надя сидела на ковре, доставала из нижнего ящика комода какие-то вещи и раскладывала их в стопки. Несколько таких стопок уже лежало там и сям, и я увидела, что это аккуратно свитые ленты, салфетки или воротнички, связанные из тонких ниток или вышитые Надей, которая была изрядная рукодельница, шелковые или полотняные мешочки-саше для трав, ожерелья и браслеты из бисера, медальончики ну и разные прочие мелочи, которые так украшают жизнь молодых девиц.

– Женя, я хочу тебе кое-что дать на память, – сказала Надя без улыбки, очень серьезно, и подала мне коробочку, обтянутую синей бархатной бумагой с серебряными звездочками. Я невольно улыбнулась, вспомнив эту коробочку: она была Надиным сокровищем, которому я в детстве ужасно завидовала, но тотчас улыбка сошла с моего лица, потому что Надины глаза заволокло слезами.

Внезапно я поняла, что это значит… нет, слово «понимание» здесь слишком маленькое, а это был как удар, разряд молнии, который ударил в мозг и сердце.

– Что ты задумала? – прошептала я… Я бы закричала, да горло перехватило. – Зачем ты приготовила эти вещи? Ты решила оставить наследство на память своим подругам? С ума сошла! С ума сошла!

– Я беременна, – пробормотала Надя. – Все в восторге, особенно мой супруг. А я в ужасе, потому что это не его сын. Я зачала во грехе, в страшном грехе, зачала от чудовища!

Я набрала побольше воздуху, словно собиралась с головой кинуться в воду с высокого обрыва. И кинулась, выпалив:

– Знаю. Я видела вас тогда, той ночью.

Надя уставилась на меня с изумлением, которое сменилось недоверием, а потом отвращением:

– Что ты измышляешь?! Как ты могла видеть?! Вспомни, какой ты была!

– Не знаю как, – честно призналась я, – но я видела, как он увлек тебя на кладбище… и… – тут я пробормотала что-то невнятное, не зная, как словами выразить то, что происходило между Надей и знахарем. – Видела, как ты потом дотронулась до колышка, как тебя опутали волосы… Я закричала, а потом ты подняла крестик, и только это тебя спасло от колдуна!

Надя смотрела на меня, у нее были огромные глаза, которые казались еще больше из-за прихлынувших к ним слез:

– Значит, это в самом деле ты… это ты кричала: «Крест, Надя! Крест!»… Я думала, мне почудился твой голос. Но напрасно ты меня спасла. Лучше бы мне там сразу погибнуть, чем взять на себя грех. Я только тебе доверю тайну. Впрочем, кажется, и Василиса о чем-то подозревает… Я нашла одну женщину, которая может… она может…