– Чего заборы такие ладите высоченные? – пробормотал он, нетерпеливо глядя, как Гарька возится с цепью. – Не перемахнешь!

– А чтоб медведь не зашатывался, – пояснил Гарька. – Знаешь, как они на пеньковку идут? Сперва весь пень высосут-вылижут чуть не досуха, а потом по нюху ну искать! Вот и лезут в те дворы, где она хранится.

– Сюрреализм какой-то, – буркнул Трапезников. – Сколько ж ты деревьев загубил ради своей пеньковки, а, Гарька? – И вдруг сообразил: – Слышь, Гарька, а ты ведь врешь?

– Ну что, не любо, не слушай, как говорится, и не всякому слуху верь! – прохрипел Гарька и наконец-то открыл калитку, сразу за которой открывалась узкая дорога, испещренная коровьими следами. Видимо, здесь не раз и не два прогоняли стадо. За дорогой косматился, шевелился под ветром лес, и Гарька кинулся туда, вроде не разбирая пути, но через несколько шагов Трапезников понял, что они бегут чуть приметной тропкой.

Оглянулся – калитка так и осталась отворенной, зияла в ровном заборе, как выбитый зуб.

– Надо было запереть! – крикнул он на бегу. – Если Верьгиз догадается, что мы к тебе перелезли, увидит калитку – сразу поймет, где нас искать.

– Ты беги знай, не оборачивайся! – пропыхтел через плечо Гарька. – Что с того, что он в калитку выскочит? Разве узнает, в какую сторону мы подались?

– А тропка? – озаботился Трапезников.

– Тут энтих тропок мильон, – хохотнул Гарька. – И мной не раз хожено, и медведями ломано, и лешими топтано, и змеюшками ползано. Поди знай, которой тропой мы ушли!

Трапезников услышал, что Женя споткнулась за спиной, но когда оглянулся, она снова шла быстро, проворно, только глаза мрачно сверкали.

Вдруг потянулась к какому-то дереву, с силой отломила ветку.

Гарька обернулся на треск:

– Чего шумите?

– Мошкара лезет, – пояснила Женя, обмахиваясь.

– Да нет мошки, откуда? – удивился Гарька. Буркнул презрительно: – Ишь, городские, мясо сладкое! На вас летит мошка, меня, жесткого, не жрет!

Побежали дальше.

Слабое, мутное солнце мелькало в небе то справа, то слева: иногда Трапезникову казалось, что они бредут по кругу, но он успокаивал себя – мол, тропинка петляла, – потом солнце вообще скрылось за матовыми облаками и Трапезников вскоре потерял представление о том, в каком направлении они идут.

Под ногами начало хлюпать. Болотина какая-то, что ли? Трапезников озадачился.

– Гарька, ты не заплутал, часом? – спросил резко. – Уверен, что правильно идем?

– Да почти пришли, – радостно ответил Гарька, не оборачиваясь и вдруг перестав хрипеть. – Сейчас по этой тропочке – и на месте!

Вдруг Трапезникова что-то ткнуло в спину. Глянул через плечо – да это Женя коснулась его веткой. Заигрывает, что ли? Нет, лицо мрачное, даже отчаянное. Вдруг хлопнула его веткой по боку, по левому карману куртки. Потом еще раз. В этом кармане лежал пугающий «сувенир» от Алика Фрунзевича – осиновый кол.

Женя пошевелила губами, и Трапезников понял, что она хочет сказать. «Дай мне», – вот что!

Трапезников вытаращил глаза, но Женя вытянула свободную руку и нетерпеливо взмахнула веткой.

«Зачем?» – пошевелил губами изумленный Трапезников, но Женя вдруг улыбнулась так весело, что ему стало не по себе.

Обернулся и увидел, что Гарька таращится на них через плечо, причем довольно подозрительно.

Женя нелепо хихикнула, как старшеклассница, которую классная руководительница застала курящей в туалете.

– В гляделки играетесь? – хохотнул и Гарька. – Ну-ну, только с тропы не свалитесь. Вот уже придем к бабке, там и наиграетесь вволю.

«Как это можно свалиться с тропы?» – удивился Трапезников. – А о какой бабке он говорит?!»

Холодком пробрало спину…

В это мгновение Женя снова ткнула его веткой, а потом шлепнула ею по левому карману.

Трапезников опустил туда руку, стиснул кол. Что спутница ему попалась непростая, само собой разумелось, и он с этим как бы свыкся, как бы стерпелся, отложив попытки хоть что-то понять на потом. И решил послушаться, однако боялся, что Гарька, который все чаще оглядывался, словно проверяя, не устали ли его спутники, заметит момент передачи. Что этого не должно было ни в коем случае произойти, было совершенно ясно, и от этого мороз по коже пробирал еще сильнее.

Почему? В чем дело?!

Тропочка сначала почти отвесно взбиралась на небольшой взгорок, но дальше тянулась ровненько-ровненько, чистая и гладкая, никакого подлеска или травищи вокруг, словно поверхность земли была здесь нарочно выкошена.

– Эй, Саша-Николаша, – обернулся Гарька, уже сделавший пару шагов по тропке. – Давай-ка иди замыкающим. Тылы охраняй, понял?

Трапезников пропустил Женю вперед. Она прошла, бросив на него игривый взгляд и снова нелепо хихикнув.

– Да чуток осталось идти, уж потерпите, – хмыкнул Гарька и, отвернувшись, снова двинулся по тропке. А Женя вдруг быстро протянула руку назад и даже пальцами пошевелила требовательно. Трапезников мигом выхватил из кармана кол и вложил в ее руку. В это мгновение Женя резко выбросила ее вперед и коснулась колышком Гарькиной спины.

Глаза Трапезникова на миг заволокло тьмой, но зрение сразу прояснилось, и он с удивительной отчетливостью узрел, что тропа исчезла, а они с Женей стоят на выворотне, нависшем над глубокой ямой. Сделай Женя еще шаг – и сорвется!

Трапезников вцепился в ее руку, пытаясь поймать равновесие, чтобы и ее удержать, и не свалиться в яму вместе с ней.

Было от чего!

На самом краю выворотня стоял Гарька, и его лицо, его простоватое, добродушное лицо было искажено ужасом. Он пятился от Жени, которая тыкала в него колышком, как стилетом, а Гарька отмахивался от него. И вдруг Трапезников увидел, как с лица его клочьями поползла загорелая, веснушчатая, тронутая неопрятной щетиной кожа, а вместо этого к ним оказалось обернуто белое пятно – такое же, какое Трапезников видел у Назарова!

– Эх, обхитрила-таки! – прохрипела жуткая тварь с белым пятном вместо лица. – Наскочил топор на сучок!

И тварь свалилась в яму, осталась там валяться кучкой одежды, да растоптанных кроссовок с дыркой на подошве.

– Женя, сюда! – прохрипел Трапезников, пытаясь подтащить ее к себе, но она села на выворотень, потом перевернулась на живот и осторожно спустилась в яму. Подскочила к одежде Гарьки и воткнула в нее кол. Гнусно завоняло гарью, поволокся дымок, а потом Трапезников увидел… лапоть, обугленный лапоть, валявшийся в сырой глине.

Из дневника Евгении Всеславской, 1875 год

Я слышала, что преподобный старец умер в Саровском монастыре в своей келии во время молитвы. Погребли его в дубовом гробу, который был им же самим вытесан. Восемь дней стояли мощи преподобного в храме, и, несмотря на духоту из-за множества собравшегося народа и горевших свечей, не чувствовалось ни малейшего смертного духа, который исходил бы от тела. И вот настал день отпевания. Когда духовник преподобного хотел положить в его мертвую длань разрешительную грамоту, или подорожную, как это называется в народе[21], то рука сама собой разжалась для принятия молитвы, и это видели собравшиеся. После отпевания тело преподобного старца предали земле в том месте, которое было им самим раньше указано.