Лилит угрюмо следила за её назойливой маячащей фигурой в белом халате. Её всё же усадили обратно в кровать, чему девчонка не обрадовалась. И хотя присутствие Мэтью обнадёживало, Лилит всё ещё не знала где она и что происходит. Это и спросила первым делом.

– Я услышал взрыв, а потом крик, – начал рассказывать Мэтью, – видел, как вы втащили в вагон какого-то джентльмена, а потом потеряли сознание. Ну, я с несколькими добровольцами отнес вас в купе и отцепили горящие вагоны. Хорошо, что вернулся за вами, иначе бы вы моги там сгореть.

– Прости, – выдавила Лилит. – Я не отцепила вагоны и только хлопот добавила.

– Ничего, – бодро кивнул Мэтью. – Вы защитили нас от роботов и тех механических гончих. Благодаря этому мы спокойно доехали до ближайшего города, а там уже поезд остановили. Ах, да! Сейчас мы находимся в Акрусе. Это крупный портовый город, самый ближайший к столице. А это лучшая в стране больница имени «Святой Аннет».

– И как давно я здесь? – мрачно поинтересовалась Лилит.

– Почти сутки прошли, – уверенно ответил Мэтью. – Вашу рану совсем недавно зашили. А что, что-то не так? – озадачился он, видя, как омрачилось её лицо. Лилит не ответила.

– А что с тем… – Она замялась, пытаясь сохранить равнодушие в голосе, хотя на её лице так и читалось волнение. – Сероволосым «джентльменом», что был со мной?

– Он пострадал не так сильно, как вы. Просто упадок сил. Он ещё не очнулся, но не волнуйтесь, – поспешил успокоить её Мэтью, – врачи говорят, что завтра он уже точно проснется.

Проводник улыбнулся, заметив, как Лилит облегченно вздохнула.

Главное, что жив. Остальное не столь важно.

– Я видел, как вы спасли его. Вы были сильно ранены, кричали, но не переставали тянуть его прочь от пропасти, – восхищенно протянул Мэтью. – Вы всех нас спасли. Вы оба. Все, кто выжил в том поезде, обязаны вам жизнью, поэтому можете просить всё, что хотите. Я с радостью исполню любую просьбу, – он с готовностью выпятил грудь.

– Пожалуйста, – едва слышно произнесла Лилит. – Можешь не рассказывать ему о том, что это я его спасла.

– Почему? – не понял молодой проводник. – Разве не лучше ему об этом знать?

– Прошу… – выдавила она, серьёзно заглянув ему в глаза.

Мэтью смущённо почесал затылок, отведя глаза в сторону. Довольно глубокий вырез на больничной рубашке Лилит его нервировал. Вся униформа, выдаваемая пациентам, была одного размера, поэтому не удивительно, что на тощей девчушке она будет висеть как на вешалке. И всё же, ему показалось, что в палате стало душно.

– Есть ещё вопросы или другие просьбы? – он отошел к мутному окну с деревянной рамой, попытался открыть.

Лилит бодро кивнула.

– Где Дай? Мои вещи? И можешь ли достать мне штаны наподобие тех, что у меня были?

Мэтью удивленно поднял брови.

Ⅱ

Тишина. Удушливая духота стояла в палате, а любопытное солнце пробивались сквозь незашторенное окно, жгло сутулившуюся спину в белой больничной рубашке. Непривыкшие к прямым солнечным лучам молочно-белые плечи покраснели. Но Лилит не замечала дискомфорта.

Уже почти десять минут она смотрела на спящее беспокойное лицо сероволосого юноши. Даже во сне, он хмурился, и две забавные морщинки пролегали меж его бровей, тонкие бледные губы были приоткрыты, и Лилит видела ровные белые зубы.

Она не понимала, хорош Дай лицом или же наоборот неприятен, но ей нравилось просто вот так разглядывать его, пока он не видит, не смотрит в ответ.

Лилит наклонилась к нему ближе, так, что смогла ощутить его теплое дыхание на своей щеке.

Сейчас Дай совершенно беззащитен. Достаточно протянуть руки к его тонкой шее, чуть сдавить пальцами, и жизнь покинет спящее тело. Он не успеет ничего понять, даже проснуться. Его тело, слабое, как у всех людей, не защитит его, не будет цепляться за жизнь из последних сил. А недочеловек Лилит, наконец, станет монстром. Ни это ли последний шаг? Не это ли поможет отринуть человечность, что так мешает ей принять себя и смириться? Именного этого она хочет, разве нет? Сейчас его хрупкая человеческая жизнь в её тощих ручонках. Опьяняющая власть. Власть над чужой жизнью, чужой судьбой. Божественная.

И всё же, Лилит замешкалась: её тонкие пальцы замерли, так и не коснувшись горла Дая. Она отодвинула ворот его больничной рубашки. Две зарубцевавшиеся точки, похожие на комариные укусы, показались на шее сбоку. Ранки заживали нормально, никаких изменений она не заметила, а значит, оказалась права в своей теории:

Всё, что дорого Сурту, обратится в прах.

Пока она безразлична, пока её сердце твердо и ледяно словно камень, люди не будут страдать. Только бы избавиться от чувств. Ей никто не нужен. В одиночестве свобода, в одиночестве счастье!

Дай – лишь очередное препятствие на пути. Она перешагнёт его, справится. Он всего лишь её корм. Корм… Единственные чувства, которое можно испытывать к корму – голод или сытость. Но сытой она никогда не была.

Аловатые губы приоткрылись, клыки, чуть длиннее обычных, человеческих, блеснули на свету. Лилит ощутила как дрожит жилка на шее Дая. Смяла пальцами одеяло на его груди. Зубы почти настигли свою цель: две заживающие ранки, – но её прервали.

Дверь палаты открылась.

В комнату прошла женщина средних лет, чуть полная, среднего роста, в той же больничной рубашке чуть ниже колен, что и Лилит, с тем отличием, что на плечах её накинут бесформенный серый халат. Золотистые волосы коротко стрижены и растрепаны, точно она только встала с постели. Левое плечо и руку фиксировали плотные повязки.

Женщина застыла как вкопанная, неловко улыбнулась, заметив, как Лилит неспеша отстраняется от Дая.

Но девчонка ни секунды не смутилась: Дай её корм и принадлежит ей.

– Я, кажется, помешала вам, – выдавила женщина, после недолгой паузы. Голос был низкий, чуть хрипловатый и приятно ласкал слух.

Лилит нехотя покачала головой.

– Я думала, эта палата пустует. Я часто приходила сюда почитать в одиночестве.

Лилит всем видом демонстрировала нежелание разговаривать, игнорировала собеседницу и в упор смотрела на Дая. До самого неучтивого человека дошло бы, что уместно удалиться, но женщина наоборот подошла почти к самой койке юноши.

Лилит бросила на неё косой взгляд. Необъяснимая неприязнь к незнакомке комом подкатила к горлу. Всё в ней казалось каким-то вычурным, фальшивым: жесты, мимика, выражения лица… Было во всём этом какое-то зудящее несоответствие. Словно на настоящий портрет наложили маслом другой. Но достаточно лишь слегка подковырнуть засохший слой, чтобы увидеть первозданный. И, несомненно, гнилой.

Лилит редко подводили инстинкты, и сейчас