— Опять с вином переборщил? — прохрипела аэра, выбирая изо рта волосы.

— Соблазнение отменяется, — ухмылка у элва вышла какой-то злобненькой. — Ты у нас теперь благородный спаситель, а он — дама в беде. Не думаю, что это приведёт Истэра в восторг.

Лан с тихим стоном ткнулась лбом в слежавшийся песок. Всё-таки, куда ни кинь, а права была мачеха: мужчины очень сложные создания.

* * *

Во всём, даже в незапланированных купаниях, есть свои плюсы. Саднящее от воды горло — это, несомненно, противно. Ноющие перегруженные мышцы — неприятно. Волглый, только чуть подсушенный на костре наряд — гадостно. Но разве не стоят эти мучения закончившегося пикника? Правда, аэры, наверное, и без приключений бы вскоре закруглились, потому что солнце садиться начало. Но так — оно надёжнее.

Вот только у каждой медали по две стороны. Когда Лан с Даймондом подъехали к особняку Натери, уже полностью стемнело. И резко похолодало. Кайран всю дорогу знобило, несмотря на любезно одолжённый Грехом камзол. А тут ещё и кашель напал, да такой, что девушка прямо сидеть не могла. Возле дома она не спешилась, а, скорее, вывалилась из седла. Не подоспей элв, точно носом гравий пропахала бы.

— Вот уж не думал, что тебя так легко свалить! — буркнул Даймонд, придерживая аэру за талию.

Можно было, конечно, объяснить, что свалить её совсем нелегко. И в своей жизни Лан болела всего раза три. Но если уж хворь до неё добиралась, так со всеми прелестями: жаром, лихорадкой, потерями сознания и многодневным валянием в постели. Только смысл всё это объяснять? Да и кашель не давал. Поэтому элва просто повисла на Грехе: делайте со мной всё, что хотите. Всё равно мне жизнь не мила.

В особняк её Натери на руках втащил. А дальше Лан вообще перестала понимать, где находится. Реальность и бред смешались как речная и морская вода в дельте Дуна. Волны жара смывали валы ледяного холода. Это было неприятно, но объяснимо: жарко, потому что лето уже началось. Холодно, потому что зима. Ласковый ветерок, пахнущий розами и травой, сменялся колючими, ледяными брызгами. И это не удивляло: ветер из сада, а солёные иглы — вода, разлетающаяся на осколки о прибрежные валуны. Руки комкали то шелковистый лён — простыни. То заиндевевший мех — её собственный плащ, выворачивающийся из пальцев под тяжестью тела…

А потом жара, розы и постель пропали вовсе. Остался только ледяной ветер, злое море, холод, неподъёмный плащ и жалобный скулёж Страха.

То, что жители Островов не гнушались пиратством, а то и самыми обыкновенными налётами на прибрежные материковые деревни, ни для кого секретом не являлось. Побережье на то и побережье, тут свои законы. Не смог добро и семью защитить, себя и виновать. Но имелся у Островитян и ещё один промысел, про который вспоминать не любили. Что не мешало им активно пользоваться.

Узкое горло — пролив, отделяющий Архипелаг от большой земли — славился своим дурным нравом. Особенно в пору зимних ветров. Шторма тут будто с неба падали. Вот тебе чистый горизонт, вода, как масло, и попутный ненавязчивый ветер. И вдруг затишье, штиль буквально на десять минут. Потом вырастающие, словно из воды поднимающиеся, горы чёрных туч у края моря. А дальше остаётся молить духов, и вопрошать у мамы, зачем она тебя на свет родила.

Вот в такие штормовые ночи островитяне и навешивали на шеи коз масляные светильники, да выгоняли животных на скалы. Моряки, потерявшиеся в кипени урагана, видели огни, принимая их за прибрежную деревушку, да и разворачивались, надеясь переждать непогоду в тихой бухте. А нарывались на рифы. Местным же жителям оставалось с утра собрать на берегу выброшенное морем добро. А трупы потом утаскивали водные духи. И всем хорошо.

Поэтому Лан совсем не удивилась, когда то, что она поначалу за тушу морского котика приняла, зашевелилось и тихонько обречённо застонало. А Страх залаял, громко, с остервенением, как на покойника. Да, собственно, между камней именно его и зажало. Просто до элва ещё не дошло, что он уже помер. Наверняка переломан, да ещё целую ночь пробултыхался в стылой воде. Как тут выжить?

Ланар шмыгнула замершим носом, растёрла его меховой варежкой, да и отвернулась. В конце концов, её дома уже с факелами разыскивали. Мирка наверняка всю отцовскую стражу на ноги подняла. Няньке же не объяснишь, что в двенадцать лет элва имеет полное право на самостоятельность. Тем более на родном острове.

В общем, Лан совсем уж было собралась уйти, как труп опять застонал. Ну что с ним будешь делать? Самостоятельная элва горько вздохнула, отцепила пояс с налучем и колчаном, аккуратно положив их на камни. Подумала — и меховую курточку с плащом тоже сняла, а нож сунула в сапог — так, на всякий случай.

Страх тихонько зарычал, прихватив хозяйку за подол кожаной рубахи.

— А что ты предлагаешь делать? — сердито шикнула Лан, поправив шапку, съехавшую на нос. — Тут оставить? — судя по взгляду, пёс именно это и предлагал. — Да ладно, я только гляну. А ты сиди, сторожи. Всё равно вниз не спустишься.

Страх действительно мог добраться до берега только кубарем — уж слишком крут тут спуск был. Лан и сама едва не половину пути на попе проехала, обрушивая вниз лавину щебня. Хорошо, штаны крепкие и варежки догадалась оставить. Побилась немного, но ей ли к синякам привыкать?

А вот дальше началось самое неприятное.

До чёрных валунов, между которыми бедолагу зажало, не больше двадцати шагов. Да только не по каменистой земле, а в воде — холодной, аж сердце стыло. Да ещё брызги, как ледяные иголки, секли лицо. А каждая новая волна накатывала, захлёстывая по горлышко. Тут бы не забыть, как дышать. И обратно что есть силы не рвануть.

Но добрела до каменюк, даже уже и зубами не стучала — просто холода не чувствовала. Это было неплохо. А вот то, что девушка ни ног, ни рук не чувствовала — плохо. Приходилось смотреть, чтобы убедиться: гнутся они по-прежнему и делают, что хозяйке нужно.

Как на берег выбралась, Лан помнила не слишком отчётливо. От ледяной воды даже мозги замёрзли. Труп — или, всё же, ещё не очень труп, она так и не разобрала — по воде тащился легко. Гораздо сложнее было собственные ноги переставлять. А вот на суше он вес-то и набрал. Да так резко, что Ланар вместе со спасённым на гальку повалилась, отшибая себе рёбра.

Дальше на месте воспоминаний зияла