добавлять в зелья, делать на них настойки. Кое-кто говорит, что Господин использует их таким же образом, как купцы пользуются солью: чтобы прибавить вкуса своей еде. Но самое главное – когда ты плачешь, вместе со слезами выходит часть твоей души, часть тебя самого, и чем больше ты плачешь, тем меньше тебя остается внутри.

И Господин знает, как обратить это к своей пользе: он может заключить твою душу в свои заклинания, может забрать тебя и использовать на другой стороне – в мире магии, откуда он черпает свою силу. Так что Соломон, при содействии Господина, плакал так много, что выплакал себя до конца и умер; от него осталась только сухая кожа да кости. Теперь он выполняет поручения Господина на другой стороне, и когда ветер задувает вдоль Стеклянной дороги, можно слышать его долгие, задыхающиеся всхлипы – уже без слез – с той стороны, где он делает работу для своего Господина.

Гэм закивал, подтверждая сказанное Натаном. Плакса положил голову на колени, накрыв их волосами; и если он продолжал плакать, то делал это уже молча.

– Этот рассказ, – произнес Натан, – я посвящаю Джерки Джо.

XLV

Поставщик щелкал кнутом, после каждого щелчка наклоняясь, чтобы по очереди огладить бока своих лошадок, словно бы извиняясь; однако сегодня он гнал их быстрее, чем обычно. Когда речь шла о нуждах детей, он не видел смысла спешить, но теперь, когда у него были свои причины торопиться, неспешная рысца его милашек казалась ему недостаточной. Хоть он, кажется, и сожалел о том, что приходится применять кнут, он все равно постоянно их подхлестывал; его утешительные поглаживания становились все менее убедительными, прикосновения все больше походили на шлепки.

Под ними мелькали городские крыши, подрагивая с каждым поворотом колеса. Натан глядел вниз: вот дымовая труба, забитая веточками и перьями, вот квадрат колеблющегося света от свечи в окне мансарды; позднее, когда начали преобладать шпили Торгового конца, тычущие остриями в небо в подражание Господину, показались мостовые, выложенные широкими плитками из стекла или полированного мрамора, в которых отражались шпили и над ними – сама Стеклянная дорога.

И вот внезапно перед ними вырос Особняк, огромный и зловещий. Натан натянул попону на самые глаза, а Присси крепко вцепилась в его локоть.

С самого начала стало ясно, что жаберников обмануть не удастся. Как только повозка завернула на подъездную дорогу (топот копыт стал громче, поскольку лесной покров остался за спиной, а воздух наполнился жужжащим гулом машин), они напряглись, нюхая воздух с задранными к небу лицами. Чем ближе повозка подъезжала к Особняку, тем больше жаберников вылезало из Подпола, и вскоре они начали кишеть повсюду, словно муравьи. Одни оставались сзади, чтобы защищать боковой вход, другие бросались вперед; тускло-зеленые руки дюйм за дюймом появлялись из рукавов, когтистые пальцы хватали в воздухе нечто, для чего они покамест не обрели понимания.

Поставщик резко натянул вожжи. Гэм постучал по задней стенке клети:

– Эй! Почему мы остановились?

Не отвечая, старик вытащил из кармана трубку и медленно раскурил ее. Гэм наклонился вперед, словно собираясь силой вынудить Поставщика ехать дальше, но Натан движением руки остановил его.

– Присси, – сказал он. – Выпусти ребят.

Она открыла незапертую дверцу, но дети не двигались с места. Жаберники приближались, окружая повозку со всех сторон, но держась на расстоянии от Натана.

– Пошли, крысеныши, пошли! – завопил Гэм, подтаскивая ребятишек одного за другим к задку повозки. Однако, как он их ни пихал, они отказывались вылезать, упираясь руками и ногами.

Натан поднялся на ноги и позволил попоне упасть на пол. Эффект был таким, будто внезапно наступил рассвет – голубой рассвет, отбрасывавший во все стороны от Натана красноватые тени: беспокойные, мельтешащие тени детей, заключенные в теневую клетку пересекающихся прутьев. И жар тоже был, наподобие палящего дыхания огня от вспыхнувшей сухой древесины.

Жаберники, как по приказу, остановились и вытянулись в струнку с задранными лицами. Натан подошел к борту повозки и положил ладонь на деревянную планку. Дерево под его пальцами стало хрупким, моментально покраснев, затем посерев, а потом побелев, и через несколько секунд рассыпалось без следа. Натан ступил на землю.

Когда подошвы его ботинок коснулись Стеклянной дороги, она зазвенела, словно колокол; когда он тронулся с места – заныла, словно бокал, по краю которого ведут мокрым пальцем. Осевшая на ее поверхности вода – роса и морские брызги – пятилась перед его ногами, выпаривалась в крошечные капельки, которые разбегались во все стороны, даже в свой последний момент стремясь оказаться подальше.

Гэм шел следом, таща за собой Присси, Сириус ступал рядом с ними; и хотя Поставщик делал вид, будто его не интересует ничего, кроме трубки, табак в чашечке так и не занялся.

– Ах ты маленький мерзавец, – проговорил один из жаберников, стоявший ближе всех. – Ты светишься, как светляк. Держись подальше, не то мы тебя погасим.

Натан не остановился, и бригада монстров набросилась на него. Сириус рванул было вперед, однако все они тут же попадали на землю, иссохшие, словно сухие листья, сметенные с дерева ветром. На их место явились новые – и тоже повалились, пока наконец оставшиеся разом не повернулись и не кинулись обратно туда, откуда явились, исчезнув без следа, как исчезает туман перед лицом дневного светила. Сириус гавкнул им вслед, торжествующе и предупреждающе.

Гэм обернулся к Поставщику:

– Отведи его к Господину.

– Сам отведи!

Гэм взглянул на Натана, призывая наказать старика за дерзость, однако Натан не обратил на него внимания.

– Обойдем сзади. – Гэм потащил за собой Присси, словно, заставляя ее двигаться, он мог повести за собой Натана.

Присси пошла за ним, то и дело оглядываясь через плечо, но Натан остался на месте. Его взгляд не отрывался от фасада.

К кому, собственно, был обращен этот фасад, оставалось неясным. Стеклянная дорога подходила не к подножию каменной лестницы, а к боковой стене Особняка. Ступеньки заканчивались головокружительным обрывом черного камня с гладкой, оплавленной стеклянистой поверхностью. Если это была лицевая сторона здания, то это могло значить лишь то, что оно развернуто к морю, словно лестница предназначалась для тех, кто мог явиться оттуда по воде или пройти по небу без помощи дороги.

На самой верхней ступеньке, в обрамлении двух огромных желобчатых колонн, стоял Господин.

Как и фасад Особняка, взгляд Господина был упрямо обращен к морю, словно лившийся через поры Натана обжигающий свет был для него невидим, – словно он не заливал ночное небо, затмевая звезды и размывая силуэт луны, не подсвечивал снизу облака, так