– А ты от их переизбытка! – парировала Надя. Саша засмеялась. – Вы все от меня чего-то ждете! Ты ждешь от меня поступков и острых решений. Мама с Веркой – чтобы я не делала глупостей и все осталось по-прежнему… Вы давите на меня со всех сторон. А я рвусь в клочья между вами.

– А ты не рвись! Себя слушай. И наплюй на всех. В том числе и на меня.

– Как ты легко рассуждаешь!

– Надя, твоя идея всеобщего мира – фикция в чистом виде! Ты никак не можешь с этим смириться. Хочешь, чтобы все остались довольны, чтобы никого не огорчать!

– Да, хочу!

– Но так не бывает, черт возьми! Всегда найдется кто-нибудь, кого твой поступок ранит или просто будет неудобен. Потому что нарушится привычное равновесие. От тебя ждут обычного поведения, а ты вдруг коленце выкидываешь. Скажут: не так надо было поступать, да и жить надо не так, по-другому. А родные и близкие в этом смысле – самые непрощающие и есть!

– С тобой, Сашка, трудно спорить, – подытожила Надя подавленно. – Я буду думать. Мы еще вернемся к этому разговору.

Но к разговору так и не вернулись, в начале июня Александра с дочкой перебрались на дачу, и Саша осталась в уверенности, что Надя так и не изменит ничего в своей жизни. Будет томиться, протаскивать себя через игольное ушко изо дня в день, заполнять пустоты мелкими заботами, жалеть себя ближе к ночи и ждать чего-то другого, правильного, хорошего, что должно случиться в ее жизни, – но не случалось…

Надя лежала рядом с Сашей на траве, запрокинув голову в небо и закрыв глаза. Послеполуденное солнце наполняло тело блаженным теплом, и каждая клетка его раскрывалась как бутон; легкий живой ток растекался по жилам, и Наде казалось, что границы физического ее существа плавно размываются. Она лежала тихо, без движения, боясь спугнуть волшебный покой, прислушиваясь к незнакомому ощущению – душевной полноты, внутреннего объема. Сердце билось радостно, ровно.

– Смотри, какое облако плывет над нами, – разнеженно сказала Саша.

Надя приоткрыла глаза: облако было маленьким, в белоснежных густых кудрях. Единственным на небе.

– На таком облаке должен ангел жить, – прошептала Надя.

– Какой божественный день!

– Такую бы жизнь, как этот день, – откликнулась Надя и снова опустила горячие веки.

Александра перевернулась на живот, подперла голову ладонью и, глядя в озерную даль, сказала:

– А я свой опус закончила, «Беглого каторжника»…

Надя распахнула глаза.

– Что ж ты молчишь-то?

– Вот, говорю.

– Значит, ты работала все это время? Господи, неужели? Какое счастье… То-то я смотрю, ты изменилась. – Надя смотрела на Александру, как мать на выздоравливающее после долгой болезни дитя. – Почитаешь?

Саша кивнула, улыбаясь и покачивая в воздухе голой ногой.

Наконец-то! Делом занялась. После месяцев болтания по квартире, лежания на диване, пренебрежения к себе – кажется, только необходимость заботится о Таньке держала ее на плаву – все-таки выдернула себя за косичку! Дача, уединение, отсутствие внешних раздражителей, включая проклятый телефон, – свое дело сделали. Главное – полная непроницаемость для азиатских ветров: в трубку ей никто не дышит, в ухо не шепчет жарким голосом. Вот и крепость в ней появилась, сила, еще месяц-другой… Мажорный строй Надиных мыслей резко оборвался в этом месте. Как лезвием полоснуло: вспомнила об известии, которое ей предстояло передать Александре. «Видишь ли, Саша, Мурат в Питере, тебя разыскивает, мне домой звонил».

…Надя растерялась от неожиданности, услышав в трубке бархатистый голос Мурата: как поживаешь, Надя, здоровы ли близкие? Слава Богу… А что Саша, не могу дозвониться, не подскажешь ли, где она? Надя глухо говорит: нет ее в городе. А где? Пауза, замешательство. Они на даче, наконец выдавливает Надя, делая ударение на «они». Я так и думал, мягко дожимает Мурат, не в службу, а в дружбу передай ей, пожалуйста, номер моего телефона в гостинице, есть чем записать? 315-… Нет, шестерка на конце. Очень жду ее звонка. Большое спасибо, рад был тебя слышать, привет маме и сестре. Повесив трубку, Надя хватается за голову. Ощущение – будто обвели вокруг пальца. Поймали на крючок, как рыбку уклейку. А она даже не трепыхнулась, пока ее деликатно потрошили. Все выложила, Сашку подставила под удар. Ну что ж я за человек такой, горько думает о себе Надя, почему не могу сказать «нет!», когда меня о чем-то просят? Запоздало, как это обычно бывает, пришли на ум нужные, решительные слова, которые следовало сказать домогателю: «Я не уполномочена, Мурат, сообщать тебе информацию об Александре. И только посмей ее побеспокоить! Убью, понял?» Но невозможно так грубо «обрубать» человека, когда он с тобой безупречно вежлив. Язык не поворачивается! Выходило, что своим непротивлением она косвенно дала согласие на выполнение возложенной на нее миссии, и предполагалось, что как порядочный человек она доведет дело до конца. И что теперь делать? Приехать к Камиловой и передать номер телефончика от Мурата и посмотреть на реакцию. Нет! Ничего ей не скажу, не могу! Но ведь узнает – не простит! «Никогда не обманывай меня во спасение, Надя, – строго сказала Александра еще в начале их дружбы. Надя тогда тоже попыталась скрыть кое-какие вещи, которые могли Сашку ранить. – Не тебе судить, что мне следует знать, а что не стоит. Хуже неведения ничего нет!» А по Наде, так иногда лучше неведение. Тема – в разных вариациях – возникала в их разговорах со времен юности, когда взахлеб обсуждали фантастический роман Ольги Ларионовой «Леопард с вершины Килиманджаро». Действие происходило в далеком земном будущем и закручивалось вокруг некоего комитета «Овератора», который по желанию человека сообщал ему дату смерти. Произведение наделало много шума. Сложилось два мнения: одни говорили, что такое знание благотворно, ибо человек мобилизуется, не растранжиривает свои внутренние ресурсы и использует с толком каждый прожитый день; другие считали, что оно, напротив, убийственно для человеческого духа, и день собственной кончины будет нависать над индивидуумом, как дамоклов меч, внушая панику, ужас непереносимый, отчаяние и в конечном счете – равнодушие к жизни. Александра отстаивала первую точку зрения, Надя всей душой придерживалась второй. Но одно дело, если «знание» касается лично тебя, а другое – когда ты по своему усмотрению решаешь за близкого человека!

Презирая себя, обзывая нехорошими словами, топча до бесчувствия, но не сумев ответить на главный вопрос «почему так получается?», Надя совершенно обессилела и пошла в ванную стирать с себя следы собственных подошв. Под струей холодной воды из-под крана стрелка ее гнева переместилась в другом направлении: ишь, посыльную нашел, сукин сын! Сейчас все брошу и помчусь к Сашке сообщить приятное известие. А ху-ху не хо-хо? Со злорадным удовольствием Надя представила, как Мурат сидит неотрывно в своем номере и ждет звонка. И день ждет, и два, и три… На дачу Надя поедет на той неделе, как и договаривались с Камиловой, а тут как раз Мурату срок уезжать придет. Может, оно и пронесет. И Надя немного успокоилась.