Но Кух, похоже, был далек от подобных версий. Он сжимал в правой руке деревянную палицу. «Трубка для стреляния» тоже была при нем. Он выдержал долгую паузу и нарочито громко сказал:

– Это не драка, гиазира, это костерукие.

x 2 x

Буквально в следующую же минуту у Эгина появилась возможность удостовериться в проницательности Куха. Ибо завеса дождя приоткрылась и буквально подле порога «гостиницы» появились двое исчадий Серого Холма. Костерукие питомцы липового офицера Свода Равновесия Багида Вакка. Ныне покойного, если, правда, его тоже по-быстренькому не «переделали» и не пустили воевать.

– Гиазира, берегися! – сказал Кух и метнул палицу в того, который стоял ближе. И попал, хотя сам остался безоружен.

Мысленно похвалив Куха за отменный бросок, Эгин выхватил меч и бросился вперед.

Спустя еще короткий колокол деревня горцев наполнилась истошными криками. Среди них можно было разобрать обычный в таких случаях женский вереск, тяжелую мужскую ругань, стариковские проклятия, боевой клич сориентировавшихся в обстановке воинов и… храп Хены. Эгин отметил про себя, что проснулся как раз вовремя.

В мгновение ока Эгин подскочил к костерукому, который оторопело поводил из стороны в сторону разбитой палицей Куха мордой. Эгин отсек ему пятипалую руку-таран, а затем и голову.

Второй костерукий, к счастью, оказался равнодушен к гибели своего если не товарища, то коллеги. И, сочтя сердце Эгина недостойным своего утреннего меню блюдом, полез на ближайший кедр, где по наблюдениям Эгина селились четверо молчаливых горцев.

Видимо, дождь не только не был ему помехой, но, напротив, радовал и придавал свежие силы. Это наблюдение расстроило Эгина, ведь он по наивности надеялся, что горцы в своих «гнездах» недосягаемы для нежити и смогут успешно обороняться, не спускаясь на землю. Что ж, значит досягаемы. Эгин запустил в спину с протрясающей скоростью продвигающемуся вверх костерукому два метательных кинжала, но был вынужден с сожалением констатировать, что врага это потревожило весьма условно. Он остановился, придерживаясь за ствол одной рукой, а второй неспешно вырвал кинжалы из спины. Что ж, значит горцам придется самим продемонстрировать, зачем им три меча вместо одного.

– Гиазира, быстро бежим со мной! – заорал Кух, вынырнувший из дождя и указывающий в сторону большого очага, который был в деревне Детей Большой Пчелы служил центральным храмом.

x 3 x

Легко сказать «бежим». Но бежать, когда твои ноги погружаются в густую грязь по колено, когда вода, льющаяся с небес сплошным, непрекращающимся потоком, застилает твой взор, а впереди неизвестность, чреватая самыми что ни на есть отвратительными последствиями – это очень, очень не легко.

В общем, продвижение Эгина и Куха от края рощи к ее центру никак нельзя было назвать бегом.

– Что там? – спросил Эгин. Он только сейчас сообразил, что пока он добивал приконченного рабом костерукого и следил за тем, как другой лезет вверх по кедровому стволу, не страшась кинжальных укусов в спину, Кух успел совершить разведку боем.

Одно разорванное на три части тело костерукого было обнаружено Эгином в десяти шагах от первого, под кустом, и по самодовольной улыбке Куха Эгин понял, что это его рук дело. Интересно как ему удалась эта нешутейная расправа, ведь оружия, кроме «трубки для стреляния», при Кухе вроде бы не имелось, а отравленные иглы ну совершенно никакого вреда не могли причинить мертвым, переделанным людям.

«Что ж, похоже, родные кедры действуют на Куха самым лучшим образом. Так он превратиться в воина быстрее, чем я покажу ему первую стойку с мечом», – подумал Эгин, отмечая про себя, что Кух продвигается вперед с быстротой и ловкостью, которая ему, Эгину, и не снилась. По крайней мере, ранним утром, со сна. И, что самое любопытное, с ловкостью, которая за самим Кухом ранее на наблюдалась. Казалось, что за то время, пока Эгин делает одно движение, Кух успевает совершить пять.

– Там костяная рука два раза по двенадцать, гиазира, – бросил Кух. И бесстрастно добавил: – Много мужчин убито, много женщин убито.

– Я думал, эти твари днем не нападают, – зло сказал Эгин, всматриваясь в серую стену дождя.

– Они не нападать днем из-за солнца. А когда солнца нету, то могут и днем, – буркнул Кух, как бы между делом срывая с тела мертвого горца, почти утонувшего в коричневой глине, два из трех мечей.

Эгин был настолько сосредоточен на поиске затаившихся врагов, что деятельность Куха прошла мимо него. Иначе он обязательно задал бы себе тривиальный вопрос. А зачем, спрашивается, Куху мечи, с которыми он не умеет обращаться?

x 4 x

В окрестностях Большого Очага кипела самая настоящая сеча, в которую Эгин и Кух включились тотчас же на правах подкрепления. Десяток костеруких против двух десятков горцев. Плюс аррум Опоры Вещей.

«Нужно полагать, остальные костерукие сейчас словно белки прыгают с дерева на дерево, истребляя всех, кто еще не сообразил, что происходит», – подумал Эгин, вонзая меч в спину одному из костеруких, умудрившемуся уложить трех горцев. Так он его, конечно, не убьет, но на время обездвижит. И отчего-то подумал о Хене. Надо же, уцелев в Кедровой Усадьбе и совершив нелегкое путешествие горными тропами, она, не ровен час, погибнет между ветвей какого-нибудь дерева. Хотя, с другой стороны, погибнет царицей, а не женой скупого и ограниченного землевладельца Круста Гутулана.

Когда пронзенный мечом костерукий упал навзничь, Эгин перевернул его на спину носком сапога. Перевернул, чтобы было удобней отрезать голову, ибо это показало себя самым эффективным способом борьбы с этой напастью. Грязная чешуйчатая морда костерукого глянула на Эгина пустыми глазницами и тут его, едва ли не впервые за последний год, разобрала жестокая брезгливая тошнота, на смену которой тут же явилось крайнее, необоримое омерзение. Было отчего. Ведь на него глядел Есмар. Одна рука, рука Есмара, была сжата в кулак, а другая – ороговев и растопырив пальцы – тянулась к груди новой жертвы, то есть Эгина. Бывшего друга и начальника. Есмар шевелил серыми губами, а его черные десны обнажались в недобром оскале. Как будто Есмар пытался улыбнуться. То есть не Есмар вовсе, а то, что раньше было телом Есмара, а теперь стало телом бойца Серого Холма. Ему и имени-то нового, наверное, не удосужились дать.

Но на размышления о несправедливости мироустройства у Эгина не оставалось времени, ибо один из костеруких, перебив как мух двух вертких горцев, пытавшихся тяпнуть его своими короткими мечами, уже метил в спину самого Эгина.

– Да пребудет семя твоей души неизмененным… – выдавил из себя Эгин и, прикрыв глаза, отрубил тому переделанному созданию с темным огнем в потухших глазницах, что раньше звалось Есмаром, усохшую, в черных струпьях запекшейся крови, голову.

– …в Святой Земле Грем, – добавил он и, присев на правое колено, резко развернулся к приближающемуся со спины костерукому, чьи черты, к счастью, не напоминали Эгину никого из знакомых. Меч, рассекая надвое пелену дождя, очертил вокруг Эгина малиновый круг.