Лена ложится на кровать. Ей нечем заняться. Читать и писать – нельзя. Даже поговорить не с кем. Она рассуждает сама с собой.

«Пойми, родители – это просто люди, такие же, как те, что проходят мимо. Ты не обижаешься на прохожих? Слова тебя не задевают, и если незнакомцу захочется тебя ударить, ты знаешь, как поступить. Что мешает тебе воспринимать своих родителей так же?»

«Хотя бы то, что я от них зависима, финансово, например».

«Через пару месяцев ты окончишь школу, поступишь в институт, устроишься подрабатывать. Это же просто деньги, ты молодая здоровая, заработаешь».

«А жилье? Приходить каждый день и видеть их, слушать ругань, терпеть побои?»

«Уйдешь куда-нибудь. Разве там решетки на окнах, а двери на замках?»

«Легко сказать, уедешь».

«Обещали, что будет легко? Тебе же нравятся задачки со звездочками, научись относиться к проблемам как к упражнениям в учебнике. Не делай драму из того, что не можешь решить сейчас и немедленно, отложи на время».

«Все решаемо?»

«Не все и не всегда. Но в большинстве своем – да. Как бы тебе не было плохо, всегда есть те, кому еще хуже. И вместо того, чтобы жалеть себя, помоги им. Не хочешь? Тогда лучше сдохни, в этом мире одной тварью станет меньше».

«Я все равно не знаю, как мне жить дальше».

«Ты же умная девочка, ты справишься, что-нибудь придумаешь. Главное, улыбайся и все получится».

Моя Америка

Весна 2001 год.

У меня чуть больше часа до вылета, багаж уже сдан, и нужно идти на посадку, а ему надо ехать домой. Но он не уезжает, а я не ухожу. Мы не говорим о том, о чем думаем, мы просто шутим на разные темы, смеемся и делаем вид, что все в порядке. В промежутке между объявлениями играет музыка. Я люблю загадывать желания, поэтому в шутку говорю:

– Следующая песня будет про нас.

«Ты меня на рассвете разбудишь», – звучит по трансляции. Я вздрагиваю, бледнею и замолкаю. Ладони становятся влажными и глаза мгновенно наполняются слезами. Песня звучит, как трагическое пророчество.

– Пока, – говорю я, смотря в пол, и даже не взглянув на него, делаю шаг в сторону. Он шагает следом и прижимает меня к себе, я беззвучно плачу, уткнувшись в плечо.

– Мне надо идти, Виталик, пусти меня.

Дожидаясь мгновения, когда его руки ослабевают, я ухожу. «Не мигают, слезятся от ветра, безнадежные карие вишни»,– звучит в репродукторе. «Я тебя никогда не увижу»,– стучит у меня в голове. Я не оборачиваюсь, иду широкими шагами, смотря только себе под ноги. «Нехорошо проходить в соплях паспортный контроль», – мелькает в голове, и я размазываю слезы рукавом по лицу.

У меня H1B (эйчванби) виза в паспорте на три года. Без вкладыша она не действительна, но вкладыш никто у меня не спрашивает. В паспорт ставят печать, и я прохожу на посадку. Я сажусь у окна, и стараюсь думать о том, что меня ждет там. Слезы все равно текут, а все мысли все равно возвращаются к нему. Я пытаюсь мечтать, сочинить историю со счастливым концом, в которой он приезжает ко мне и мы снова вместе и снова счастливы, но история не клеится. «Нет», – говорит мой внутренний голос. Я слишком хорошо его знаю, чтобы понять, не приедет, не бросит жену, не бросит работу. Я – это вовсе не повод, что-то менять в своей жизни. «Забудь его, – твердит мне внутренний голос, – считай, что он умер». Но я вовсе не хочу, чтобы он умер. Мне больно его терять. Я ничего не могу сделать с этой болью, не могу выключить свои чувства, словно свет в подъезде. Но я не могу ничего изменить и не могу справиться с существующей реальностью. Мысль о разлуке словно рвет меня на части. В голове всплывают шекспировские строки «Ромео не рука и не нога». Я понимаю это по-своему, руку или ногу можно хотя бы отрезать. Что мне нужно вырезать из себя, чтобы не болело? У меня нет сил, терпеть эту боль, и я не знаю способа ее прекратить.

Самолет выруливает на взлетную полосу. Разгон. Меня вжимает в кресло, я смотрю вниз на Питер, но вскоре все исчезает в облаках. В голове крутятся диалоги из наших последних ссор.

– Почему ты не хочешь поехать со мной?

–Я не могу бросить человека, который меня любит.

– Я меня можешь? Ты не боишься меня потерять?

–Но ты же вернешься.

«Ты же вернешься, вернешься, вернешься» – стучит эхом в голове. Откуда у него такая уверенность, что я вернусь?

"You think that I can't live without your love" – поет Мадонна по трансляции. Я вздрагиваю. Мне кажется что это про меня.

Нет, Виталик. Ты не заставишь меня страдать. С тобой или без тебя, но я буду счастлива! Я вытираю рукавом слезы и смотрю в иллюминатор. Мы, наконец, поднялись над облаками, вверху появилось солнце и голубое небо, а вокруг, словно сделанные из мягкой ваты зверюшки, облака причудливой формы. Вспоминаются слова, сказанные мне много лет назад Ламой «не смотри назад, там это уже не ты». Я не смотрю. Я стараюсь думать о будущем.

Наконец гаснет табло, пристегните ремни и девушка улыбаясь, предлагает еду. Есть совершенно не хочется, к тому же я не люблю яйца в любых вариантах, ковыряю вилкой остывший омлет и отмечаю, что поляки кормят лучше.

Билеты мне купила моя фирма, поэтому я лечу Люфтганзой. Сама бы я никогда не позволила себе такую роскошь. Лот и дешевле и кормят лучше. В иллюминаторе по-прежнему видны только облака, но я все равно, как приклеенная смотрю в окно.

У меня пересадка во Франкфурте. Немецкой визы у меня нет, да и времени на пересадку всего полтора часа. Буквально бегу на свой рейс. Сажусь в 767 Боинг и попадаю в другую реальность, здесь уже совсем не слышно русской речи. «Господи, какой же он огромный», удивляюсь, хотя я уже не в первый раз лечу на таком самолете. У меня отличное место, сразу за бизнес классом, передо мной огромный экран, на котором пока крутят рекламу.

Все посадка закончена, и мы летим в Бостон, это 9 часов в воздухе. Самолет тяжело взлетает и резко набирает высоту. «Нет, Боинги все-таки хорошие самолеты», – убеждаюсь в очередной раз я. Загорается экран, показывают кино. Я одеваю наушники и пытаюсь понять, что говорят. Фильм, конечно же про любовь.