«Никакой девочки здесь нет!» – говорил мне разум, но сердце сжималось от жалости к ребенку, забытому в Черном лесу. Она так замерзла, что от нее от самой исходил холод, словно от льдинки! И я потянулся к девчушке, готовый укрыть ее и сберечь.

Я не знаю, что бы случилось потом, но на мои руки, протянутые к ребенку, забрался кот. Ткнул меня мокрым носом и запел кошачью песню.

Шоршик отогревал меня своим тельцем, а я, поглаживая его бархатистую шерстку, смотрел на девочку, разглядев-таки, что у нее совершенно белое лицо и такие же белые – без зрачка – глаза. Мне стало страшновато.

Как это бывает с кошками – если им надоело сидеть, они спрыгивают и уходят, одаривая лаской кого-то другого, – людей много, а кошек мало, и им надо успеть осчастливить всех. Так и Шоршик, спрыгнув с моих рук, подбежал к девчушке и принялся тереться о ее ноги. Ему было все равно, какие у нее зрачки и лицо.

Мертвая девочка опустилась на колени, начала поглаживать Шоршика, теребить ушки, хватать за лапы. А потом я услышал негромкий смех, словно бы вдалеке прозвенел колокольчик, и… оба пропали – и девочка, и кот…

Я проснулся оттого, что в лицо било солнце. Дверь в дом была открыта, на пороге стоял Зарко и широко зевал.

Утром все ночные страхи уходят, и старый дом, проросший желтым лишайником, уже не казался таким жутким, как вчера.

– День сегодня хороший будет, – сказал цыган, увидев, что я проснулся. Отвечая на мой невысказанный вопрос, сообщил: – Я лошадей пастись отпустил.

– Правильно сделал, – вяло кивнул я, подтаскивая себе под голову стремя.

– Ты чего квелый? – спросил цыган. – Снилось чего? – Не дожидаясь ответа, крикнул: – Папуша, дочка, вставай да жрать давай!

Цыганка приподняла всклокоченную со сна голову и что-то буркнула.

– Давай еще поспим, – предложил я. – Лес сырой, куда спешить?

– Так пока костер, то да се, он и просохнет. А если спать до обеда, опоздать можно. Мы же сегодня вернуться хотели. Папуша, будешь вставать?!

– Встаю, – покорно пробормотала любящая внучка. Привстав на локте, Папуша вдруг хохотнула: – Артаке, а у тебя ежик седой!

– Да? – равнодушно отозвался я, погладив голову, проросшую жесткими короткими волосами. Я уже и не помню, какие у меня волосы были. – Побриться бы надо.

– А зачем? – удивилась Папуша. – Я поначалу думала, что ты лысый, а ты, оказывается, бритый. Зачем ты голову бреешь?

– Чтобы волосы не расчесывать, – отшутился я. – Встал поутру, на ладонь поплевал – и готово.

– Нет, Артаке, – критически осмотрела мою голову девушка и даже провела по ней ладонью. – Вчера у тебя ежик другой был – русый, а нынче седой.

– Поседеешь тут, – вздохнул я.

– Сон плохой снился? – понимающе спросила цыганка. – Я же говорю – худой это дом.

– Дом не худой, – отозвался Зарко. Похлопал рукой по стене, обвел взглядом скудное убранство. – Старый дом, очень старый… Но крепкий.

– Крепкий… – фыркнула Папуша. – Я вчера думала – что-то не так. Сейчас поняла, почему дом худой – на чьих-то костях стоит. Если дом на костях – он не развалится.

Дом на костях… Я знал о старом обычае – когда строилась крепость, в одну из стен замуровывали самого храброго и сильного воина, чтобы тот отдал свою силу камням. Я видел немало разрушенных крепостей, в руинах которых находили скелеты в старинных доспехах. Страшный обычай, но самым страшным казалось то, что воины считали за честь быть замурованными!

– Может, и на костях, – раздумчиво протянул цыган. – Кто его знает? Старый дом…

Зарко говорил о доме со странными интонациями, как о чем-то родном и близком, ставшем недосягаемым. Так говорят о близком человеке, ушедшем так далеко, откуда не будет возврата.

– Девочка ко мне ночью приходила, – сказал я. Подумав, добавил: – Мертвая девочка.

Почему-то рассказ взволновал моих спутников. Папуша и Зарко о чем-то горячо заспорили. Потом, не сказав мне ни слова, разбрелись по дому, старательно трогая пол, прощупывая стены. Неужели ищут мертвую девочку? Раз так, не стоит ли поискать подвал?

Возможно, мы бы ничего не нашли, если бы не Шоршик. Кот, как всегда, появился неожиданно. Еще хорошо, что не из воздуха. Нет, Его Сиятельство вошел в дверь, прошел к очагу и протяжно мявкнул.

Хрупкие косточки, присыпанные сажей, были спрятаны под одним из камней очага.

Я думал, мы будем копать могилу, но Зарко решил иначе. Старый цыган сам нарубил дров, осторожно уложил на них останки ребенка, убитого кем-то в незапамятные времена.

Засмотревшись, как языки пламени облизывают детские косточки, я прислушивался к треску костра, не сразу услышав шум за спиной. Обернувшись, увидел, что начала проседать кровля.

– Твою мать! – ругнулся я, метнувшись в дом.

Едва успел выбросить вещи, а главное – доспехи и оружие, но все равно схлопотал по голове падающей балкой – чувствительно, но без серьезных повреждений.

– М-да, – только и сказал я, переводя взгляд с огня на разрушающееся строение. К тому времени, когда костер прогорел, желтый дом превратился в груду желтых руин.

Мы копали землю мечами и топорами, превращая кострище в небольшой курган. Когда он вырос до пояса, Зарко махнул рукой – хватит. Встав на колени, старый цыган стал что-то говорить – не то молился, не то просил о чем-то.

Я был немного задет – почему со мной не говорят, не хотят объясняться, но решил списать это на усталость.

Даже не поев, мы отправились в обратный путь. Очень хотелось вернуться как можно быстрее. Если не делать остановок, за день-два мы вернемся на поляну. Потом – домой!

Но ехать без промедления не получилось. Зарко, выполнявший роль конной разведки, умчался вперед (как он до сих пор глаза не выколол?), а вернувшись, замахал руками: мол, стойте!

Меня разобрало любопытство – что же такое увидел старый конокрад? Выпустив из руки повод, подошел к спешившемуся цыгану.

– Что там? – спросил я тихонько, почти на ухо.

– Гномы идут! – ответил старик одними губами, придерживая кобылу за ноздри, чтобы та не заржала.

Никогда раньше не видел гномов! Скинув все лишнее, я пошел вперед, а потом улегся на землю и пополз.

Я извивался, прикрываясь травой и кустами, но, видимо, за давностью лет и отсутствием практики (в разведку ходил давно-давно, еще будучи простым мечником), выполз на крутой камень и едва не скатился прямо на торную тропу, по которой и двигались гномы. Повезло!

Встреть я такого в городе, не подумал бы, что это гном. Никаких тебе ярких колпаков и длинных бород. Обычные люди, разве что маленькие – по пояс взрослому человеку. И бороды – у кого-то есть, у кого-то нет. В общем, все как у нас, только меньше.

Гномов было человек двадцать (не в штуках же мерить?), а между ними катились повозки, в которые были впряжены пони – короткие толстые ноги, широкие головы и сами такие, все из себя лохматые. И сильные! Такую повозку утащит не каждая лошадь.