Ожесточение между воюющими державами увеличивалось, и это сказывалось даже и в таком маленьком местечке, как Гнаденфрей. Все чаще подходили с манифестациями толпы местных жителей с флагами и пением: «Deutschland, Deutschland über alles!» к нашему замку, что-то кричали по нашему адресу, со злобой потрясая кулаками…

Настроение наше ухудшалось еще от последних телеграмм с фронта. Кровопролитные бои с сотнями тысяч убитых, раненых и пленных до сих пор не давали признаков скорой победы, а последние немецкие военные карты хвастливо показывали «свободный путь», пересекавший всю Европу, от Северного (Немецкого) моря до Индийского океана, то есть через Багдад, – железнодорожный путь, по которому собирался торжественно проехать кайзер Вильгельм II. Все это настраивало на мрачные мысли. Наконец пессимизм в настроении многих пленных офицеров разных наций в нашем привилегированном лагере дошел до своего апогея.

10 октября 1916 года, когда мы возвращались группой с прогулки и подходили к нашему лагерю, кто-то заметил на крыше замка, там, где была метеорологическая станция на площадке, одинокую фигуру человека. Мы все стали смотреть, что он там делает. Но не успели мы подойти ближе, как человек этот на наших глазах бросился с крыши (четырехэтажного дома) вниз головой на асфальтовую площадку парадного подъезда!

Когда мы подбежали, оказалось – это был англичанин, лейтенант Джеймс Вилькинзон… Он разбился насмерть! Голова его от удара совершенно расплющилась и обратилась в бесформенный кровавый ком костей и мяса: лицо его пропало!

Смерть была мгновенная!

Прибежали чины немецкой администрации и Wache. Наша группа пленных, сняв фуражки, окружила труп несчастного лейтенанта. Безмолвно стояли мы, пораженные этим страшным самоубийством на наших глазах! У многих из нас были слезы на глазах, а добрейший немецкий лейтенант Шварц плакал, громко всхлипывая…

Покойный лейтенант Вилькинзон, еще молодой человек лет тридцати, пользовался большой симпатией, особенно среди русских пленных офицеров. Когда он узнал, что многие из нас совершенно не получают съестных посылок из России, он первый из англичан присоединился к русскому комитету взаимопомощи; благодаря ему этот комитет стал получать из Англии ценные посылки с продуктами. Сам он был очень добродушный человек, но временами страдал сильной меланхолией. Тяжело раненный в бою под Марной в голову (штыковая рана), он целые сутки пролежал на поле боя без сознания, пока немецкие санитары, собиравшие трупы убитых, не подобрали его, и тогда он внезапно ожил. Его взяли в плен. В госпитале он долго был между жизнью и смертью; сильная от природы натура победила, и он выздоровел. К нам в лагерь (еще в Нейссе) он прибыл на вид цветущим и красивым. Когда комендатура разрешила устроить на нашем маленьком дворе в Гнаденфрее теннисную площадку, он был одним из лучших игроков в теннис. Между прочим, любил посещать наши Богослужения.

Среди англичан, вообще, с замкнутым характером, он отличался своим добродушием и общительностью, особенно с русскими офицерами, бравшими у него уроки английского языка; сам он изучал русский язык.

Последнее время, когда дела на фронте (французском), где сражалась английская армия, ухудшились настолько, что казалось, опять немцы овладеют подступами к Парижу, и на Салоникском фронте английская операция потерпела полную неудачу, – лейтенант Вилькинзон сделался особенно задумчивым, стал уединяться; по словам его однополчан, два раза с ним произошли сильные припадки меланхолии, но все-таки это самоубийство явилось неожиданностью. Немецкий врач на просьбу английских офицеров отправить лейтенанта Вилькинзона в госпиталь категорически отказал, назвав Вилькинзона симулянтом.

Как только узнали в лагере о его смерти, первую панихиду по умершем по нашей просьбе отслужил священник в церкви-чердаке, причем на панихиду, кроме всех англичан, явилось очень много пленных офицеров прочих наций и немцы.

Прекрасно пел наш хор под управлением Генерального штаба капитана Добрынина. До слез печально и трогательно звучали скорбные мотивы: «Со Святыми упокой, Христе, душу раба Твоего, идее же несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная!»

Да, ужасна война, поэтому ужасна сейчас и жизнь наша на земле, думал я, но вера в бессмертие души дает силы продолжать эту временную жизнь: несомненно, человек призван для другой, вечной и лучшей, жизни по ту сторону гроба!

На другой день, по исполнении всех формальностей, тело покойного лейтенанта Вилькинзона положено было в красивый металлический гроб, поставленный в манеже. Много венков и цветов от пленных офицеров каждой нации украшали гроб. Для похорон прибыли в лагерь пастор и ксендз.

После отпевания офицеры вынесли из манежа гроб на руках. Впереди несли венки от англичан, русских, французов и бельгийцев. Выстроившийся у манежа почетный караул от местного немецкого гарнизона отдал честь, и печальный кортеж направился вдоль проволочных заграждений лагеря, через наружные ворота в местечко и далее, к кладбищу. Всем желающим офицерам разрешено было комендантом сопровождать процессию.

По просьбе англичан наш церковный хор пел: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас!» Непосредственно за гробом покойного (вместо его родных) шли: немецкий гауптман, заменявший коменданта, и два английских майора.

Когда процессия вышла из ворот лагеря, нас встретило и провожало до кладбища много народа – почти все население местечка Гнаденфрей. Очевидно, трагедия пленного офицера уже была известна в местечке всем, и граждане – одни из сочувствия, другие из любопытства – пришли на эти похороны.

Печальный звон маленького колокола местной кирхи аккомпанировал стройному хору пленных и, казалось, своей простой мелодией тоже умолял Всевышнего «помиловать»! Под развесистым старым кленом тихого сельского кладбища и похоронили мы лейтенанта Вилькинзона.

И вспомнились мне тогда другие похороны, другие могилы, там… на фронте! «Похороны» без молитв, без пения, без колокольного звона! Только адский грохот разрывающихся «чемоданов», скрежет шрапнельных осколков, завыванье летящих гранат и жалобный свист пуль «отпевают», иногда не один день, убитых бойцов, пока санитары найдут и положат их в братскую могилу… А сколько там «безвестных могил» в болотах и лесах, куда, быть может, и не ступит совсем нога человека.

Да, грустные мысли навеяли на меня эти торжественные похороны.

Через несколько дней из Англии от родителей покойного лейтенанта Вилькинзона получили мы трогательное письмо с выражением благодарности всем почтившим память покойного их сына.

На могиле его скоро сооружен был памятник в виде белой мраморной доски от пленных офицеров лагеря Гнаденфрей. Это была первая могила нашего лагеря!

«Это, господа, мой зверинец!» Письма В. Н. Урванцевой и мысли о России. «Круг тоски» и самоубийство русского офицера. Вторая могила нашего лагеря.

Жизнь наша в плену тем временем продолжала идти своим повседневным распорядком.