class="a">[6], – пошутил он, подбадривая студентку, сидящую в глубине аудитории.

– Почему невозможно найти никакого упоминания об этом «убежище Сандрины»?

– Аллилуйя! – воскликнул профессор, раскинув руки, словно мессия. – Вот он, правильный вопрос! Почему нет никаких упоминаний об этом «убежище Сандрины»? Как вы сами считаете?

– Я не знаю… Потому что об этом деле ничего неизвестно профессиональному сообществу? Может быть, психиатр, который над ним работает, еще не предоставил своих выводов?

– И вы считаете, что в этом случае я стал бы вам о нем рассказывать?

– Нет, простите.

– Но вы недалеки от истины… «Убежище Сандрины» не фигурирует ни в ваших учебниках, ни в интернете по одной простой причине – потому что этой истории никогда не было.

2

Студенты не верили своим ушам.

«Этой истории никогда не было».

Что имел в виду профессор? Это что, его очередная шутка? Новая хитрость, чтобы заставить их думать еще больше? Тест?

Каждый повернул голову к соседу в поисках ответа, но увидел там только отражение собственного недоумения.

Вильмен постучал по клавиатуре своего ноутбука и вывел на доску изображение.

– Что вы видите?

– Рисунок? – предположил один из студентов.

– Поздравляю с дебютом. Действительно, речь идет о детском рисунке. Как вы можете догадаться, на нем нарисован остров, окруженный синим морем. А сейчас что вы видите?

Он снова нажал на клавишу, и на доске появилось другое изображение.

– Групповой снимок?

– Правильно. Это фото сделано на дне рождения девочки, которой принадлежит этот рисунок. На нем запечатлены десять детей в возрасте пятнадцати лет. Можете пересчитать. И, наконец, третье изображение.

На экране появился отрывок из стихотворения Гете, выведенный крупным планом. Губы студентов зашевелились, читая о роковой участи героев, точно так же, как это делала Сандрина в истории, которую им не удавалось до конца понять.

Ездок оробелый не скачет, летит;

Младенец тоскует, младенец кричит;

Ездок погоняет, ездок доскакал…

В руках его мертвый младенец лежал..

– In seinem Armen das Kind war tot, – произнес профессор, переведя последнюю строчку на немецкий язык. – Теперь, когда я показал вам эти три вехи, стало понятнее?

Он смотрел, как его студенты пытаются найти ключ к загадке, которую он им предложил. Конечно, он мог им все объяснить без всяких ухищрений, продемонстрировать дьявольскую изобретательность людей при построении убежищ и раскрыть тайну убежища Сандрины. Но зачем тогда читать лекции, если ограничиваться простым информированием, а не заниматься формированием? Вильмен хотел им показать, до какой степени построение убежища – не улыбки или простой лжи, а тщательно продуманного убежища в ответ на сильнейший эмоциональный шок, которое жертва строит годами, чтобы укрыться в нем навсегда, – может быть сложным для расшифровки. Он нередко сравнивал его с палимпсестом[7]. Слова пациента – убежище – представляли собой видимый текст, тогда как правда находилась под ним, недоступная невнимательному уху.

Профессор также понимал, что ждет от них слишком многого, что эти студенты еще не обладали достаточным опытом, чтобы отличить истину от лжи. Ему самому потребовалось много времени, чтобы собрать воедино все детали. Десятки часов он слушал, задавал вопросы, проводил сеансы терапии, долгие и изматывающие. Согласилась ли жертва покинуть свое убежище, чтобы принять правду?

«Нет, – с сожалением подумал бывший психиатр, признавая свое поражение, – она находится там и по сей день…»

– Профессор?

– Да?

– Эти три вехи, которые вы нам показали, принадлежат Сандрине?

– Не совсем.

Легкий ступор распространился по аудитории.

– Это рисунок Сандрины?

– Нет, продолжайте, мадемуазель.

– Вы уточнили, что на групповом снимке запечатлены десять детей. Их имена соответствуют именам жертв Лесного царя?

– Да, это так, вы совершенно правы.

– Но если этой истории никогда не было, зачем вы показали нам настоящий рисунок и фотографию?

– Потому что тут все перемешано. Эти вехи пронизывают правду и ложь, чтобы соединить их. Эти вехи реальны, я же не выдумал стихотворение Гете!

– Значит, они принадлежат кому-то другому! – воскликнула студентка. – Жертва – не Сандрина. Это не она получила психологическую травму, потребовавшую построения убежища, о котором вы только что рассказали.

– Кому же тогда оно принадлежит? – улыбнулся профессор.

– Веронике? Комиссару? Не Вернсту, конечно, раз он умер… Одному из детей, которому удалось сбежать?

– Вы еще никогда не были так близки к истине. Как вы считаете, какие психологические травмы могут привести к созданию убежища?

– Сильные страдания, конечно. Насилие, заточение, физическая и психологическая агрессия…

– Вы пропустили еще одно, – заметил Вильмен с загадочным видом.

– Какое?

– Убежища, в которых запирают себя жертвы, содержат в себе как часть реальности, так и часть вымысла. И в большинстве случаев этот вымысел защищает их от травмирующего события, которое они стремятся приглушить. На примере этого случая я хотел вам показать, что не нужно доверять словам пациента, необходимо искать в их тени проблеск правды. Травмирующее событие – вот ключ к разгадке. В данном случае речь идет о скорби.

– О скорби? Но здесь нет скорби… Единственный человек, который может ее испытывать, это Дамьен, но это невозможно, ведь Мелани так и не нашли… К тому же инспектор выглядит полным надежд. Тот факт, что тело его дочери не было найдено, позволяет ему верить, что есть еще шанс ее спасти, пусть и слабый… Если бы Мелани обнаружили в одном из мешков, тогда да, можно было бы предположить, что это на самом деле убежище мужчины, потерявшего свою дочь. Но это не тот случай.

– Как раз наоборот, – тихо произнес профессор. – Вся эта история – не убежище Сандрины. Эта девушка – лишь маленький винтик подлинных событий, всего один абзац текста, вновь нанесенного на палимпсест. Поскольку Мелани уже давно была найдена. И первым ее увидел отец… Поэтому я и показал вам третью веху. «In seinem Armen das Kind war tot»…

3