— После застолья состоится меле. Ты не слишком устал для того, чтобы участвовать в нем?

Реймонд швырнул свой потертый плащ оруженосцу и простер руки к потолку.

— Сегодня я бы голыми руками убил вепря.

— На вепря мы охотились вчера, — сухо заметил Уильям.

— Так, значит, сегодня мы его едим?

— Да. Пойдем, попробуешь кусочек.

— Я бы мог сожрать его целиком.

Сора вмешалась в их пикировку, оторвав лицо от груди Уильяма:

— Тогда поспешите, милорд. Мы ожидаем вас в большом зале.

Она выскользнула из объятий Уильяма и просунула свою руку под его локоть.

— У тебя совсем зацелованный вид, — сказал ей Уильям. — Ты готова выйти к гостям?

— Пусть все знают, что я желанна моему господину, я горжусь этим.

Сора тряхнула головой в знак презрения к общественному мнению, а в душе порадовалась тому, что все понимают, что Уильям защитит ее. Ей вновь на ум пришел мерзкий шепоток во дворе, и она теснее прижалась к Уильяму. Он повел ее обратно в зал, заполненный сплетничающими гостями.

Некто наблюдал за этими объятиями, наблюдал за тем, как его друг поднял эту женщину над полом и целовал ее до тех пор, пока они оба не лишились чувств, и его раздирали ненависть и желание. Ненависть к Уильяму, могущественному господину всего, чего он ни пожелает. Желание обладать Сорой, утонченной и сходящей с ума от любви к Уильяму. Когда он впервые увидал ее, то ему хотелось лишь раздавить ее, затоптать в землю за то, что она возбудила у Уильяма новый интерес к жизни. Теперь же он желал ее так, как желал ее Уильям, желал ее из-за того, что она принадлежала Уильяму; он желал наслаждаться ее красотою; желал ее потому, что ее желал Уильям.

Он сжал кулаки. Он бы добивался ее, был бы ее незримым поклонником, убеждал бы ее в том, что она прекрасна, когда их никто больше не слышал бы. А еще он прикасался бы к ней, развеивал бы ее опасения, которые возникали бы у нее при словах о ее красоте. Он бы отобрал ее у Уильяма, прежде чем убить его. Тогда бы он был удовлетворен. Он наверняка был бы удовлетворен, унизив и убив Уильяма.

Реймонд уселся и принялся в перерывах между прожевыванием пищи отвечать на вопросы, которые выкрикивали гости. Каждое его слово было проникнуто восхищением перед Генрихом.

— Генриху двадцать один год, он достаточно молод для того, чтобы быть деятельным. Друзья в восторге от его бешеной энергии. Он редко сидит на месте, все его чувства всегда обострены. Однако своими землями во Франции он правит мудро.

— Одно дело — быть герцогом, а другое — королем, — возразил Уильям.

— Если учитывать наследство, полученное Генрихом от отца, графства, которыми он правит от имени своей матери, и графства, которые ему достались от брака с Элеонорой, то получается, что территория, которой он правит во Франции, больше, чем территория его сюзерена, короля Людовика. Ему по плечу придется и королевская мантия Англии.

— А Стефан? — поинтересовался лорд Питер. Покачав головой, Реймонд деликатно развеял надежды относительно здоровья правящего короля.

— Стефан — сломленный человек. Смерть сына вынесла окончательный приговор его надеждам. Бесславные кампании, предательство баронов — ему так и не удалось утвердить свои претензии на престол.

— Ваши слова — измена, — выступил Николас, и Реймонд, повернувшись, внимательно посмотрел на него.

— А мне уже и неясно, что такое измена. Если мои слова пойдут на благо здоровой Англии, то пусть они прозвучат.

Он улыбнулся Николасу, показав все свои зубы.

— Если кто из лордов расположен к кражам, убийствам и грабежу, то пускай принимаются за дело теперь же и пускай поторопятся. На эту землю возвращается законность. Ее водворит Генрих. И горе тому, кто встанет на его пути.

Реймонд резко развернулся, чтобы взглянуть на Чарльза, затем вновь на Николаса, и друзья поняли, какой смысл он вложил в свои слова.

От звуков голоса Реймонда Сора поежилась. Она пообещала себе не пропускать ничьих слов, и от этих речей ею овладевали беспокойство и растерянность.

Реймонд имел в виду больше, чем сказал словами, Николас высказался слишком коротко, а Чарльз болтал оттого, что выпил лишнего. Или же заговорила совесть? Она не понимала и не могла в этом разобраться. Обычно острое чутье ее было притуплено страхом за Уильяма, а с прошлого вечера — еще и страхом за себя.

Как это ни странно, но ее беспокойство нарастало в течение всей недели. Каким-то чутьем она ожидала измены и вероломства. Сору даже и не удивил по-настоящему голос, назвавший ее красивой, однако она напугалась. И засомневалась. Раньше ей чудилась какая-то опасность; теперь же ей чудились голос и чье-то присутствие. И росло смятение, потому что она по-прежнему ощущала эту опасность. Сора ощущала ее именно сейчас. Она вздрогнула; кто-то смотрел на нее. Даже когда этот человек не говорил, даже когда Сора не слышала его хриплого шепота, она ощущала на себе его взгляд, и от этого ей хотелось сжаться.

— Сора? — раздался совсем близко от ее уха голос Уильяма, отвлекший ее от смятения в мыслях и несколь ко развеявший ее тревоги. — Пора.

Какое-то мгновение Сора не могла ничего сообразить, затем вспомнила и поморщилась:

— Начинать меле! Разумеется.

Уильям помог Соре выйти из-за стола, и она задержала его руку в своей ладони.

— Я помогу тебе надеть доспехи, — сообщила Сора.

— Для этого здесь мой оруженосец, — произнес Уильям.

— А то я не знаю, — ущипнула его Сора. — Давай, — лучше меня тебе никто не поможет.

— Вы без всякого труда способны убедить меня, миледи, — заметил Уильям, следуя за ней, словно агнец.

— Мошенник, — фыркнула Сора. — Заявляешь, что я главная, а подчиняешься мне таким образом, будто ты сам решил.

— За что мне такие придирки? — простонал Уильям с притворной скорбью.

Он оглянулся назад; молодой Гильом следовал за ними по пятам. Все трое поднялись в верхние покои, и Уильям увидел, что его одежды разложены на кровати.

— Вы оба собираетесь выполнять обязанности моего оруженосца?

— Ты не первый мужчина, которого я экипирую в бой, — ответила Сора, захлопывая дверь.

Она нащупала табурет, который стоял возле кровати, и перетащила его на середину комнаты, где поджидал Уильям. Взобравшись на табурет, Сора сняла с Уильяма верхнюю одежду и аккуратно передала ее Гильому. Гильом сложил ее, запрятал в открытый комод и вернулся с поддевкой, которую Уильям носил под кольчугой. Действуя слаженно, Сора и оруженосец раздели Уильяма и переодели его, затем через голову надели на него кольчугу и повесили на пояс меч. Кольчуга, без малейшей ржавчины, вся сияла, а меч был остро наточен. Кожаные сапоги, натертые маслом, сверкали, а кожаные рукавицы податливо гнулись. Довольный своим возвращением в рыцарский мир, Уильям широкими шагами ходил по комнате, и золоченые шпоры его издавали звон.