Далее шли описания мифологических персонажей. Обратив внимание на сходство их имен с некоторыми личными именами, Чибис обнаружил неприятное соответствие: древние боги как будто передразнивали реально действующих лиц. В особенности это касалось Египта — эти строки словно подсмеивались над его давними размышлениями. За ними следовала тема инцеста. Видимо, и она знала толк в пересмешках, но Чибис по какой-то неясной причине побоялся это обдумать.

Предаваясь неотступным размышлениям, он понял, что события, очерченные в сценарии, выходят за рамки их личной истории. Теперь древние боги больше не смеялись: над ними взошла Звезда, упавшая с неба на землю. В памяти Чибиса она поднялась драконом, увенчанным семью головами. Дракон искал свою жертву в русской сказке, которую Чибис по просьбе обеих девочек рассказывал на площади — в последний вечер Инниной жизни. Этому чудовищу он уже знал цену: Звезда, взошедшая над страной во дни царя Ирода, оставила по себе выжженную землю.

Днем Чибис по-прежнему служил в научно-исследовательском институте, вечерами же, мало-помалу разочаровываясь в избранной профессии, погружался в мутные воды исторической науки. Теперь он подумывал о том, чтобы — без отрыва от производства — получить историческое образование, благо университет, к вечернему отделению которого он приглядывался, располагался поблизости — на Васильевском острове. Решение было почти что принято, но жизнь, не стоявшая на месте, как-то быстро соскользнула на коммерческие рельсы и эти планы пресекла.

Конечно, он мог прибегнуть к помощи Павла Александровича: в последние годы, наладив поставки списанных за границей компьютеров, друг отца стремительно разбогател. Однако Чибис счел такую просьбу не вполне удобной: Павел Александрович поддерживал его в студенческие времена. В общем, Чибис решил действовать самостоятельно, руководствуясь извечным российским обыкновением — о богах и горшках. Как нельзя лучше оно отвечало содержимому Инниной тетради — в ней были представлены боги самых различных пантеонов.

Он взялся за дело с воодушевлением — этот огонь Чибис помнил со школьных времен, когда, гвоздя к доске выцветшую газелью шкурку, мнил себя разгадчиком тайны рождения и смерти.

Шаг за шагом следуя путем, прочерченным Инной, он читал исторические книги, постепенно приходя к тому, что она не успела сказать. Во всяком случае, он понял главное: ее записи, к каким бы временам и странам они ни относились, имели отношение к одной-единственной стране. Эта страна на глазах Чибиса доживала свои последние дни.

Конечно, в 70-е годы, когда Инна вела свою тетрадь, никто не предвидел такого поворота событий, но все-таки — Чибис не мог не восхититься этим, — похоже, Инну преследовали мысли о будущем их страны. Чтобы обрести подлинное величие, страна, по Инниному разумению, должна, в каких-то общих чертах, повторить ключевые события мировой истории — память о них сохраняется в мифах угасших цивилизаций. В любом случае она не может вступать с ними в противоречие.

Только теперь, испытывая тайное облегчение, Чибис понял, к чему она внесла в свою тетрадь тему инцеста: кровосмесительные связи, представленные в древних мифах, могут быть мотивацией временного изгнания героя из социума, но также трудных задач, поставленных перед героем его отцом. Эти слова были еще одним ключом к разгадке — с той лишь оговоркой, что ему, в отличие от героических первопредков, дающих жизнь новому поколению людей, выпало разгадывать задачу, поставленную не отцом, а названой сестрой.

Гордясь тем, что сумел разгадать, Чибис сделал следующий шаг: эти главные принципы, на которых зиждется мировая история, можно назвать вечными — страна, не способная им следовать, обречена ходить кругами дурной бесконечности.

Размышляя над этим законом, Чибис нашел ему подобие: зародыш, пребывающий во чреве матери, повторяет основные стадии развития природы. К примеру, на первых порах дышит жабрами. Тем самым, проживая свою собственную жизнь, он — Чибис подыскал подходящее слово — становится современником всех прошлых жизненных форм. Эти животные формы — земноводные и пресмыкающиеся, насекомые и насекомоядные, рукокрылые и неполнозубые, рыбы и птицы, из которых можно составить не один десяток зооморфных пантеонов, — видят в нем свою силу и славу, потому что он, их одновременный потомок, рождается на свет человеком. Именно эта последовательность превращений, вписанная в живую историю, обеспечивает его полноценность: младенец, чье развитие не прошло путем одновременности, является на свет мертворожденным.

Чибис попытался представить себе животные формы, передающие младенца из лап в лапы, и усмехнулся: он вспомнил фильм, в котором снялся великий Михоэлс, и подумал о том, что применительно к стране, закосневшей в своем звездно-драконьем могуществе, все аналогии шатки.

И все-таки именно эта аналогия вернула Чибиса к отрывкам, в которых шла речь об алхимии. До поры до времени они оставляли его безучастным. Лишь тогда, когда прилавки дрогнули под тяжестью книг, выпущенных с таким количеством опечаток, как будто те, кто готовил их в свет, дорожили каждым днем нежданной свободы, — Чибис обратил внимание на то, что алхимики, словно предвосхищая его мысли, сравнивали процесс Великого Делания с рождением младенца. Исходное вещество, запечатанное в тигле, они называли мертвым. Однако именно оно порождало чистое золото. В терминах алхимиков это золото называлось Живым Сыном.

Вооруженный этой мыслью, Чибис — герой, вернувшийся из временного изгнания, — оглядывался по сторонам. События, которым он становился свидетелем, давали надежду на то, что их история наконец закончилась. Во всяком случае, ему начинало казаться, что поражение, которое потерпело их личное прошлое, не отражает общего будущего. Это зеркало, вознесенное до кремлевской звезды, разбилось на тысячу осколков.

К исходу тысячелетия, как будто круглая дата и вправду была оселком, которым проверяются надежды, Чибис вернулся к отцовским прозрениям. С точки зрения его нынешнего опыта они больше не казались безумными. Он вспомнил, как отец, разговаривая с невидимым собеседником, жаловался на нехватку времени. В действительности — теперь Чибис верил в это — под жалобами скрывалась попытка оправдания бездействия. Отца принудили искать вещество — сам он не желал этого открытия.

Словно проникаясь отцовскими страхами, сын вглядывался в события новейшей истории, и безумные мысли, терзавшие отца, становились подобием стеклышка Левенгука. Под этим воображаемым стеклом, способным давать многократное увеличение, события, развернувшиеся на Чибисовых глазах, превращались в капли воды, в которых кипела жизнь.

Отец, не пожелавший открыть свое вещество, на самом деле сделал осо-знанный выбор. Он предпочел заточить себя в больничной палате, лишь бы не дожить до того дня, когда его голова родит окончательную формулу, позволяющую не отличать Добро от Зла. В это мгновение страна, приговорившая его к безумию, лишится собственного будущего.

Склоняясь над линзой, вправленной в железный корпус, Чибис приходил в отчаяние. Все чаще его глаза обнаруживали доказательства того, что вещество, приговаривающее цивилизации к смерти, сумели вывести и без отца.