Но было слишком поздно выдумывать правдоподобное объяснение моему обману. Ричард поймал меня.

Я даже не видела, как он поднял руку, а она уже с громким шлепком хлестнула меня по щеке.

* * *

В следующие две ночи я почти не спала. В голове у меня стучал пульс, горло саднило от рыданий. Я прикрывала россыпь синяков длинными рукавами и старалась консилером замаскировать темные полукружия под глазами. Я ни о чем другом не могла думать – только о том, остаться ли мне с Ричардом или уйти.

Два дня спустя я сидела в кровати и пыталась читать, но не понимала ни слова из того, что было написано на странице. Ричард осторожно постучал в дверь гостевой спальни. Я подняла взгляд, чтобы сказать, что он может войти, но слова испарились, как только я увидела выражение его лица.

В руке у него была беспроводная трубка домашнего телефона.

– Твоя мать, – лоб у него сморщился, – то есть я, конечно, хотел сказать, тетя Шарлотта. Она звонит, потому что…

Было одиннадцать вечера, время, когда моя тетя обычно уже была в постели. В последний раз, когда я разговаривала с мамой, она сказала, что у нее все налаживается, но уже который раз не отвечала на мои звонки.

– Детка, мне так жаль, – Ричард протягивал мне трубку.

Взять эту трубку в руки оказалось одним из сложнейших испытаний в моей жизни.

Ричард делал все, в чем я нуждалась после смерти моей матери.

Мы вылетели во Флориду с тетей Шарлоттой на похороны, и он снял для нас номер в отеле с двумя комнатами, чтобы мы могли жить все вместе. Прощаясь с мамой, я вспоминала мгновения, когда она была счастливее всего – на кухне, гремя сковородками и выбирая специи для нового блюда, утром, когда день выдался хороший и она входила будить меня дурацкой песенкой, или у нас дома, вытирая воду с лица после купания Герцога. Я пыталась представить ее в день моей свадьбы, когда она гуляла босиком по пляжу, обратив лицо к заходящему солнцу. Но все время вмешивалась другая картинка: мама на диване одна, рядом с ней только пустая упаковка таблеток и светящийся экран телевизора; так она умерла.

Она не оставила записки, поэтому на наши вопросы мы уже никогда не смогли бы получить ответа.

Когда тетя Шарлотта, не выдержав, разрыдалась на кладбище, обвиняя себя в том, что не знала, как плохо было матери, Ричард утешал ее:

– Вы не виноваты ни в чем; никто ни в чем не виноват. Она была в порядке. Вы всегда были рядом со своей сестрой, и она чувствовала вашу любовь.

Еще Ричард разобрался с бумагами и организовал продажу маленького кирпичного дома, в котором я выросла. Мы с тетей Шарлоттой тем временем разбирали мамины вещи.

В целом дом выглядел опрятно, но вот комната матери была в ужасном состоянии. На каждой свободной поверхности высились горы одежды и книг. Крошки на кровати свидетельствовали о том, что она по большей части ела в постели. Тумбочка была заставлена грязными кружками и стаканами. Я видела, как брови Ричарда поползли вверх, когда он увидел этот разгром, но он только произнес: «Я закажу уборку».

Я взяла себе совсем мало вещей: тетя Шарлотта предложила, чтобы каждая из нас выбрала себе по одному маминому шарфу, и я еще отложила себе несколько украшений. В остальном я хотела оставить только наши старые семейные фотографии и две мамины любимые потрепанные кулинарные книги.

Я знала, что мне нужно будет забрать кое-какие вещи из моей старой комнаты, которую мама превратила в гостевую спальню. Уезжая в Нью-Йорк, я намеренно оставила на полке в глубине шкафа несколько вещей. Пока тетя Шарлотта чистила холодильник, а Ричард разговаривал с агентом по недвижимости, я принесла стремянку и полезла по пыльным ступенькам. Я выбросила в пакет с мусором значок члена женского сообщества, университетский альбом с фотографиями и выписку из диплома со своими оценками. В тот же пакет я отправила и текст дипломной работы по раннему развитию. Я дотянулась до самой стенки шкафа и с дальнего края полки достала сам диплом, по-прежнему свернутый в цилиндр и перевязанный выцветшей лентой.

Я бросила его в пакет, даже не взглянув.

Зачем я вообще столько лет все это хранила?

Я не могла даже смотреть на значок или альбом, не думая о Мэгги. Я не могла смотреть на диплом, не думая о том, что случилось со мной в день окончания университета.

Я завязывала узлом верх пакета, когда в мою старую комнату вошел Ричард.

– Я, наверное, съезжу куплю что-нибудь на ужин, – он посмотрел на пакет. – Это выбросить?

Я поколебалась и протянула ему пакет:

– Да.

Я смотрела, как он собирается отвезти на помойку последние осколки моей университетской жизни. Наконец я окинула взглядом пустую комнату. На потолке по-прежнему виднелось пятно от протечки; закрыв глаза, я могла представить себе, как сижу на кровати с книжкой, а рядом на покрывале в розовую и фиолетовую полоску свернулась черная кошка.

Я знала, что вижу этот дом в последний раз.

* * *

В тот вечер, когда мы вернулись в отель и я легла в горячую ванну, Ричард принес мне чашку чая с ромашкой. Я с благодарностью ее приняла. Несмотря на то что день во Флориде был жаркий, я никак не могла согреться.

– Как ты, дорогая, держишься? – я поняла, что он имеет в виду смерть мамы.

Я пожала плечами.

– Держусь.

– Я беспокоюсь, потому что в последнее время ты была несчастлива, – Ричард встал на колени у ванны и взял мочалку. – Все, чего я хочу, это быть тебе хорошим мужем. Я знаю, что мне не всегда это удавалось. Тебе одиноко дома, потому что я много работаю. И эта моя несдержанность, – Ричард как будто охрип. Он откашлялся и начал осторожно водить мочалкой по моей спине. – Прости, Нелли. Столько всего навалилось… Рынок просто с ума сошел, но для меня нет ничего важнее тебя. Важнее нас. Я исправлю свою ошибку, я все возмещу.

Я видела, что он отчаянно старается достучаться до меня, вернуть меня. Но я по-прежнему чувствовала только холод и одиночество.

Я смотрела, как капли воды из крана медленно падают вниз. Он прошептал:

– Я хочу, чтобы ты была счастлива, Нелли. Твоя мать не всегда была счастлива. И моя тоже. Она пыталась казаться счастливой ради нас с Морин, но мы всегда знали… Я не хочу, чтобы то же самое случилось и с тобой.

Тогда я наконец повернула к нему голову, но взгляд у него был отрешенный, глаза как будто заволокло туманом, и я смотрела на серебристый шрам у него над правым глазом.

Ричард никогда не говорил о своих родителях. Это признание значило больше, чем все его обещания.

– Мой отец не всегда хорошо обращался с мамой, – его ладонь описывала круги на моей спине, как будто он был родителем, который успокаивает расстроенного ребенка. – Я могу пережить все, что угодно, но я не могу быть тебе плохим мужем… Я был плохим мужем.