В одну из таких туманных ночей, около трех часов, когда всех газетчиков и след простыл, у дверей розовой квартиры, где жила Бунньи, появилась закутанная фигура с надвинутым на лицо капюшоном. Лежавшая без сил на постели, словно выброшенное морем чудище, Бунньи услышала, как в дверях повернулся ключ, и решила, что это Эдгар с ночным грузом еды. Последнее время он приходил по ночам, пыхтя под тяжестью невероятного количества съестного. Она не испытывала к нему ничего, кроме отвращения, и терпела его, как терпят один из симптомов заболевания, вроде рвоты.

— Я хочу есть. Ты сегодня поздно! — крикнула она.

Он вошел в комнату с опаской, словно школьник, оказавшийся в стойле быка, словно нашкодивший мальчишка, которому строгая тетка вот-вот больно накрутит ухо. Фигура в капюшоне следовала за ним. Она открыла лицо и с деловым сочувствием профессиональной сиделки окинула взглядом Бунньи.

— Господи! — произнесла она. — Боже мой, какое ужасное зрелище! Ну и ну! Вообразите, милая, я ведь почти завидовала… Охо-хо! Впрочем, не будем об этом. Одно только могу сказать: я его почти простила. Можете это себе представить? Невероятно, но факт. Несмотря на всё. Несмотря даже на вас, милая. Но поглядите, до чего вы себя довели. Раскисли совсем. Так не годится. Хм… хм… Эдгар, ты всё успел организовать, липкий ты человечек? Ах да, конечно, это ведь твоя основная работа. У него такая работа, милочка. Мы сейчас тебя отсюда заберем, дружок. Тебе нужна помощь. Мы всё устроим. Ах, господи! Вижу, ты меня не так поняла. Успокойся, меня сюда не муж послал. Он оставил Индию. И дипломатическую службу — тоже. Правда, прямо тебе скажу, меня он не оставил. Это я оставила его. Поняла, да? Оставила его после всего, что было, и невзирая на то, что было. Оставила в конце концов — и хватит об этом. Главное сейчас — переправить тебя отсюда в другое место. Там никто не будет на тебя глазеть, и там тебя подлечат, согласна? Сколько у тебя уже? Семь месяцев? Больше? Восемь? Ara, восемь. Хорошо, значит, уже скоро тебе рожать. Ну, Эдгар, давай, пошевеливайся, пожалуйста! Эдгара тоже уволили, милочка. Думала, тебе будет приятно об этом узнать. Уж я постараюсь сделать так, чтобы эта маленькая какашка больше никогда не попала ни в одно посольство, это я тебе обещаю. Сегодня твой последний подвиг на этом поприще, не так ли, Эдгар? Ты пережил свою полезность. Бедняга Эдгар. Что ты будешь делать, а? Правда, после некоторого размышления я прихожу к выводу, что нам не стоит беспокоиться о его судьбе. Ну, Эдгар, где твой чертов фургон?

— За углом, — сквозь зубы процедил Вуд. — Но я предупреждал же вас, что ее вряд ли можно будет протащить через дверь.

Маргарет Роудз-Офалс резко повернулась к нему, и он съежился под ее пылавшим драконовым огнем взглядом.

— Совершенно верно, Эдгар, — пропела она. — Ты предупреждал. А теперь беги давай и тащи лом.

Бунньи произвела на свет девочку в чистой, скромной спальне в евангелическом приюте Марии Магдалины для осиротевших и брошенных девушек-калек у отца Джозефа Амбруаза, расположенном в Мехраули, 77-А, корпус 5, — в том самом приюте, который существовал в основном на средства, собранные благодаря усердию супруги бывшего посла и благодаря ее личной щедрости. Несмотря на любовь к Пегги-мата, новенькая, которую она навязала им, большого сочувствия у обитателей приюта не вызвала. Подробности жизни Бунньи каким-то образом сразу стали известны всем.

В приюте были девятилетние девочки, которых удалось вызволить из публичных домов Старого Дели. Они собирались под дверью комнаты Бунньи и намеренно громкими голосами судачили по поводу «подстилки богача, которая добровольно согласилась вести постыдную жизнь». К ним присоединялись и другие — калеки, из-за проблем с позвоночником вынужденные ползать на четвереньках и напоминавшие гигантских пауков. Эти выкрикивали, что новенькая такая же калека, как и они, потому что не способна двигаться из-за обжорства. Третью категорию составляли деревенские девочки, сбежавшие от стариков, с которыми за хорошие деньги их обручили родители или родственники. Они тоже громогласно удивлялись, как могла Бунньи бросить мужа, преданно ее любившего.

Возмущение среди обитательниц приюта угрожающе росло до тех пор, пока отец Амбруаз по настоянию Пегги Офалс не обратился к ним с увещеванием. Отец Амбруаз, несмотря на молодость, пользовался огромным авторитетом. Он был родом из рыбачьей деревушки в Керале и, соответственно, любил прибегать к метафорам, связанным с морем.

— Милосердный Господь закинул свой невод, чтобы вытащить вас из мутных вод, где вы плавали. Господь выловил души ваши из омута, очистил от скверны, и они засияли, — говорил он. — Теперь покажите мне, что вы и сами можете стать такими ловцами и спасителями душ. Так закиньте невод сострадания и вытащите в безопасное место эту новую душу, взывающую к вашему милосердию!

После этой небольшой, но прочувствованной речи Пегги Офалс удалось отыскать среди приютских несколько добровольных помощниц. Кроме доктора и акушерки, нашлись девочки, которые согласились стряпать для Бунньи, растирать ее маслом и расчесывать спутанные волосы. Пегги Офалс не стала пытаться ограничивать Бунньи в еде.

— Давайте сначала сделаем все возможное, чтобы роды прошли хорошо, — сказала она отцу Амбруазу и девочкам-помощницам (последним это явно не понравилось, но они не стали протестовать), — а уж потом будем думать о матери.

Девочка родилась благополучно. Бунньи, баюкая младенца, называла ее Кашмира.

— Ты меня слышишь? — прошептала она в крохотное ушко новорожденной. — Тебя зовут Кашмира Номан, и скоро мы с тобой отправимся домой.

Тут лицо Пегги Офалс в один миг приняло жесткое выражение, и обнаружилось наконец, что покров чистого альтруизма скрывал далекие от альтруизма намерения.

— Юная леди, — проговорила она, — пора взглянуть правде в глаза. Вы говорите, что хотите домой, — я правильно поняла?

— Да, — ответила Бунньи. — Это единственное, чего я хочу больше всего на свете.

— Так. Значит, домой. К мужу, в этот ваш Пачхигам. К мужу, который за вами не приехал. К тому, кто даже перестал вам писать. К клоуну.

В глазах Бунньи блеснули слезы.

— Да-да, милочка, как видишь, я знаю всё. И к этому человеку ты собралась вернуться с ребенком от другого? Ты воображаешь, что он согласится дать ребенку свое имя, примет ее как родную дочь и дальше все будет как в последнем кадре голливудского фильма: на фоне красивого заката вы все вместе отправляетесь к светлому будущему и живете долго и счастливо?

Теперь слезы бежали по щекам Бунньи ручьями.

— Это дохлый номер, дорогуша, — неумолимо продолжала Пегги, готовясь нанести последний, сокрушительный удар. — Тоже мне, Номан! Это не ее фамилия. И как ты еще ее назвала — Кашмира? Нет, дорогуша, и это имя тоже не для нее. — В голосе Пегги появилось нечто новое, от чего у Бунньи сразу высохли слезы. — Хотя послушай, у меня есть идея, — сказала Пегги так, словно эта «идея» возникла у нее прямо сейчас. — Ты меня слышишь? Напрягись и послушай, это важно. Сейчас зима. Дорога через Пир-Панджал закрыта, и в Долину по земле не попасть. Но это неважно, с этим разберемся. Я могу всё устроить. Могу найти воздушный транспорт, чтобы переправить тебя в Пачхигам. Одного сидячего места тебе будет мало, но это мы учтем. О ребенке можешь не беспокоиться, у меня есть подходящая нянька. Ты сможешь тронуться в путь, вероятно, через неделю — так? Ладно, тогда через неделю я договорюсь о том, чтобы там, когда самолет приземлится, тебя уже ждала машина, которая отвезет тебя в Пачхигам. Не пешком же тебе добираться, надо, чтобы все выглядело красиво. Ну, как тебе мое предложение — нравится? Ну конечно нравится, иначе и быть не может.