Сквозь снежную метель Бунньи видела их всех — они с опаской кружили вокруг, словно вороны, держась на почтительном расстоянии. Она крикнула «Здравствуйте!», но никто не отозвался. Потом по очереди они стали подходить к ней ближе — Химал, Гонвати и Шившанкар Шарга, Большой Мисри и Хабиб Джу, — подходили, но вслед за тем один за другим отходили. Наконец, все в снегу, с заиндевелыми бровями и бородами, явились и главные действующие лица.

Хамид и Махмуд Номаны шли вместе. Они как-то странно посмеивались, словно ее возвращение выглядело неуместно и на самом-то деле совсем не смешно. Фирдоус Номан, подруга ее матери, кинулась было к ней, протянула к ней руки, но вдруг отдернула их, словно обожглась, и отбежала в сторону. Бунньи решила, что так они ее наказывают — что специально для этого случая они придумали немое представление, в котором ее должны по всем правилам жанра осудить и изгнать. Только не слишком ли долго все это тянется, вон метель-то какая! Не пора ли уже, чтобы кто-нибудь подошел, отругал, потом обнял и напоил горячим чаем?

Когда она увидела, как, скользя и переваливаясь, к ней спешит ее милый отец, то решила, что сейчас это странное представление окончится. Однако футах в шести от нее он остановился и заплакал, и слезы замерзали на его щеках. Его единственное дитя. Он любил ее больше жизни, любил, пока она не умерла. Если не заговорить с ней сейчас, то ее мертвый взгляд нашлет на него проклятие. Отвергнутый ребенок может даже после смерти наслать беду на породившего его и отказавшегося от него. И поэтому тихим голосом, едва слышным сквозь вой ветра, он выговорил слова старинного заклятия: «Назр-е-бад-даур» — «Сгинь, дурной глаз!». И затем мелкими шажками, словно на ногах у него были тяжелые цепи, начал пятиться, пятиться, пока снежная пелена не скрыла его совсем. Теперь на его месте стоял ее муж, Номан. Номан, он же клоун Шалимар. Странное у него было лицо. Такого взгляда у него никогда не бывало прежде. Бунньи подумала смиренно, что она заслужила, чтобы он смотрел на нее так: в его устремленном на нее взгляде были ненависть и осуждение, были печаль и боль, была страстная, убитая любовь. Но было в этом взгляде и что-то еще, чему она не могла дать название. Рядом с ним, держа его за руку, стоял его отец, сарпанч. Глава деревни, на чьих ладонях умещался весь Пачхигам. Казалось, Абдулла удерживает сына, чтобы тот не подходил слишком близко. Вот снова появился отец. Он почему-то встал между нею и мужем. Зачем он это делает? Клоун Шалимар что-то держит. Не нож ли? Держит так, как принято у профессиональных убийц, — лезвие в рукаве куртки, пальцы сжимают рукоять. Ну вот, сейчас он сверкнет — и придет смерть. Что ж, она готова. Бунньи упала на колени, протянула к нему руки и замерла в ожидании.

Плотницкая дочь Зун Мисри встала на колени возле нее. По-египетски смуглая, яркая красота Зун, казалось, принадлежала иной эпохе, другому миру — миру, где воздух сух и жарок, где кругом пустыни, где в больших плетеных корзинах носят змей и где расхаживают львы с гривастыми головами королей. В давние, безмятежные времена она подчеркивала свою экзотическую внешность — проводила углем длинные линии от кончиков глаз кверху, что придавало ей роковой и загадочный вид, но после случая с братьями Гегру она перестала себя украшать. Она исхудала, и глаза на ее словно выточенном из слоновой кости лице напоминали два пылающих светильника.

— Многие в здешних местах считают меня живым привидением, — ровным, без выражения голосом заговорила она, глядя в пространство перед собой. — Все они думают, что когда с женщиной случается то, что со мной, то она должна тихонько уйти в лес и удавиться на первом же суку. Я этого делать не стала. — Слабая улыбка тронула ее губы.

Бунньи немножко воспрянула духом — ее подруга осталась с нею. Значит, верность еще существует — даже по отношению к такой предательнице, как она. Раскаяние и терпение помогут ей вернуть расположение остальных. Для начала уже хорошо, что рядом Зун. Бунньи протянула руку, но Зун едва заметно повела головой.

— Знаешь, почему я говорю с тобой? — тихо сказала она. — Потому что со мной обошлись почти так же. Двум живым мертвецам, наверное, дозволено разговаривать меж собою? Это только справедливо. — И тут она в первый раз взглянула Бунньи прямо в глаза. — Они тебя убили, — произнесла Зун. — После того, что ты сотворила, они тебя убили. Сказали, что ты умерла для них, заявили о твоей смерти и со всех нас взяли клятву, что мы будем молчать. Они сообщили в округ, заполнили все формы. Документ о твоей смерти подписан и зарегистрирован, так что ты умерла и не можешь вернуться. Сорок дней тебя поминали по всем правилам, соблюли все положенные обычаи, и как же ты после этого можешь опять объявиться? Нет, ты теперь мертвая. Тебя нет в живых, и это удостоверено документом.

Зун старалась изо всех сил, чтобы лицо ее оставалось спокойным и голос звучал бесстрастно.

— Кто убил меня? — спросила Бунньи. — Назови их всех.

Зун молчала. Ее молчание длилось так долго, что Бунньи начало казаться — подруга так ей и не скажет ничего. И все же она дождалась ответа:

— Твой муж. Отец твоего мужа. Мать твоего мужа. И…

— Говори же! — дрогнувшим голосом попросила Бунньи. — Ты собралась сказать, что был кто-то еще!

— Твой отец, — отвернув лицо от подруги, произнесла Зун. Снег повалил гуще, и, несмотря на защитный слой жира и горшочек с горячими углями, Бунньи почувствовала, как коченеет тело. Метель кружила и засыпала снегом их обеих. В облаках белого снега скрылся Пачхигам. Бунньи поднялась с колен. Нужно было как-то осмыслить неожиданную ситуацию, когда тебя считают умершей.

— Может ли мертвая просить защиты от вьюги? — вопросила она громко. — Или ей полагается замерзнуть? Может ли мертвая просить, чтобы ей дали поесть и попить, или надо, чтоб она еще раз умерла от голода и жажды? Я уже не спрашиваю теперь, можно ли вернуть мертвую обратно в мир живых. Я просто раздумываю: когда мертвые говорят, слышат их или нет? Утешает ли кто мертвеца, если он плачет? Прощает ли, если он раскаивается? Суждено ли ему быть проклятым на вечные времена, или проклятие может быть снято? Правда, мои вопросы слишком серьезны, чтобы их можно было бы решить, когда всё кругом засыпает снегом. Надо учиться довольствоваться малым. Так что основной вопрос один: можно ли умершей где-нибудь обогреться, или прямо сейчас брать лопату и рыть себе могилу?

— Постарайся не злиться, — отозвалась Зун. — Постарайся осознать боль, из-за которой тебя убили. А на твой последний вопрос отвечу: отец сказал, что на ночь ты можешь найти себе пристанище у нас в дровяном сарае.

В сарае по крайней мере не было снега, и, несмотря на ее позор, Мисри попытались циновками и одеялами хоть немного облегчить ей ночлег в необогреваемой пристройке, даже повесили на гвоздь фонарь. К ночи метель прекратилась. В этом царстве дерева Бунньи предстояло провести свою первую ночь в качестве умершей, точнее в качестве женщины, которой стало известно, что ее уже не существует, потому что ее вычеркнули из жизни больше года назад. Она знала, что у мертвого нет прав ни на что и все, что когда-то она считала своим — от материнских драгоценностей до мужа, — ей уже не принадлежит. Ситуация таила в себе и другие опасности. Она слышала рассказы о людях, ложно объявленных умершими. Когда они пытались доказать, что живы, и претендовали на то, чем владели прежде, их убивали уже по-настоящему, и так, чтобы никаких сомнений на сей счет больше ни у кого не возникало. Правда, все эти теперешние ее «друзья по несчастью» — остальные мритаки, то есть живые мертвецы, — были убиты из-за алчности родичей. В своей же смерти, кроме себя самой, ей винить некого.