Гинкель ядовито усмехнулся, все более повышая тон:

— Еще бы не перепугаться! Средь бела дня врываются к честному человеку, с угрожающим видом приказывают прекращать торговлю. Вам, извините, это не пройдет. Я постараюсь, чтобы газеты оповестили общественность о тех безобразиях, какие нынче творит полиция. Еще раз предъявите жетоны! Ишь, револьвером трясут!

Соколов не шелохнулся. Лишь его лицо скривилось в презрительной гримасе. Вновь воцарилось мучительное молчание.

Гинкель опять начал волноваться:

— Я хочу записать ваши номера. Повторяю: предъявите жетоны, вы обязаны сделать это.

— Мы уже предъявляли их, — произнес Соколов.

— Я не обязан запоминать их. Все, хватит, мое терпение лопнуло. Я звоню градоначальнику, он вас… — И Гинкель потянулся к телефонному аппарату.

Соколов вдруг гаркнул так, что задрожали хрустальные подвески люстры:

— Сидеть!

Зрачок револьвера холодно глядел на Гинкеля.

Тот повалился в кресло, схватился за сердце:

— Что ж вы делаете?

Соколов зловеще произнес:

— Вы себя, Егор Александрович, разоблачили!

— Чем? — вяло спросил Гинкель.

— Объясню. До нашего прихода вы знали об убийстве барона?

— Нет, конечно!

— А почему же эта ошеломляющая новость на вас не произвела ни малейшего впечатления? Потому, что вы все время лжете. Вы давно были знакомы с Годе. Скажите, сколько вы содрали с барона за чернильницу, которая якобы принадлежала Екатерине Второй?

Гинкель фыркнул:

— Стоимость чернильницы — коммерческая тайна, которую я не собираюсь сообщать полиции. А что касается ее подлинности, то в том сомнений нет.

Соколов с сочувствием покачал головой:

— Дорогой Егор Александрович! То, что вам кажется коммерческой и прочими тайнами, на самом деле давно известно полиции. За чернильницу утром двадцать первого июня сего года прибывший из Санкт-Петербурга барон Годе выплатил вам невероятные деньги — пятьдесят тысяч наличными. Второе: чернильница эта по заказу Альберта Гамбургера, вам хорошо известного антиквара, была ловко сфабрикована киевским ювелиром Маршаком. Согласно просьбе Гамбургера, вместо бриллиантов, изумрудов и дымчатых топазов были использованы обыкновенные цветные стекляшки.

— Не может быть! — Гинкель побледнел до покойницкого вида.

— Так куда вы дели барона и чернильницу?

— Барон оплатил покупку, сказал, что возвращается домой, и больше я его не видел. Но, повторяю, чернильница подлинная. Я фальшивками не торгую.

— В том-то и дело, Егор Александрович, что вас надули. Хотите, я расскажу, как было дело? — Соколов с печалью во взоре посмотрел на Гинкеля.

— Как? — хрипло произнес тот и налил из сифона большой стакан воды.

— Слушайте внимательней, ибо рассказ мой будет краток, но весьма, полагаю, убедителен.

— В самом конце первой декады июня к вам пришел ваш старый знакомый Гамбургер. Он сообщил, что может достать исключительную ценность — упоминавшуюся выше чернильницу. Что она последние сто лет принадлежала графам Шереметевым. Но теперь славный представитель этого замечательного рода решил с ней расстаться. Так?

— Так! — мотнул головой Гинкель.

— Гамбургер вслед за этими словами, уловив ваш интерес, полез в саквояж, при нем находившийся, и достал чернильницу. Он назвал ее стоимость… Вы, внимательно изучив предмет, сказали, что нужно ее показать ювелиру. Гамбургер охотно согласился. Вы оба сели в поджидавшую Гамбургера коляску и, по вашему предложению, отправились на Плющиху к ювелиру Хромову, и прежде оказывавшему вам различные услуги.

Гинкель вцепился руками в край стола, тяжело задышал:

— Вы хотите сказать, что Хромов пошел на обман? Что стекляшки он мне выдал за бриллианты?

— Именно так!

Гинкель дико расхохотался и крикнул:

— Вранье! Не верю!

Рыковский спокойно возразил:

— В нашем корыстном и преступном мире возможна любая подлость. И сейчас я вам это докажу. — Он молча кивнул Соколову.

Тот покинул кабинет, вышел на улицу и поманил извозчика, дожидавшегося сыщиков саженях в пятидесяти от магазина. Извозчик подъехал, из коляски выпрыгнул ювелир Хромов.

— Не оплошайте, — подбодрил его Соколов.

Ювелир с ненавистью посмотрел на сыщика, но ничего не ответил.

Хромов вошел в кабинет Гинкеля и, не глядя на него, отбарабанил как заученное:

— Да, меня подкупил Гамбургер. Дал тысячу рублей.

Гинкель готов был ударить в ухо Хромова, не помешай акту справедливого возмездия Соколов. Оружейник заскрипел зубами:

— Ну подлец, ну жулье! Пошел отсюда… ювелир хренов.

Гинкель долго-долго пребывал в задумчивости, потом проговорил тем тоном, каким порой разговаривают наедине с самим собою:

— Хоть и фальшивка, а как сделана! — Помолчал опять и добавил: — Но подделок я не собираю. — Он встал с кресла, кивнул сыщикам: — Ваша взяла! Поехали, отдам чернильницу.

Словно враз постаревший лет на десять, Гинкель сказал приказчику:

— Поедем в моей коляске! Пусть Ермила запрягает, да положи в багажник лопату. И дай мне охотничий нож.

Сыщики молча переглянулись.

Когда уселись в легкую рессорную коляску на резиновых шинах — «дутиках», Гинкель приказал кучеру:

— Поезжай к селу Алексеевскому!

Далее события приняли неожиданный оборот.

Выехали на Крестовскую заставу, оставив справа Пятницкое кладбище, быстро покатили по хорошо набитой грунтовой дороге. Постоянно попадались люди — небольшими группками или в одиночку — паломники. Они держали путь к Троице-Сергиевой лавре.

Проехав версты две-три, свернули вправо. Миновали большое и древнее село Алексеевское, еще до 1812 года сохранявшее небольшое по размерам, но изящное по отделке здание — любимую вотчину царя Алексея Михайловича.

Наконец остановились у густого, поросшего сосновым молодняком леса.

— Господа хорошие, — командным тоном распорядился Гинкель, — вы помоложе меня, возьмите из багажника лопату и — вперед, топ-топ! Дальше проезда нет. Только не отставайте!

— Да уж постараемся! — весело ответил Соколов, а Рыковский подхватил лопату.

— Ермила, стань в тенек, слепней отгоняй от лошадей! — хозяйски распорядился Гинкель. — Я скоро вернусь. — И споро зашагал по узкой тропинке.

* * *