— Я уже подумала об этом! В мае мы находились в Царском Селе, были гостями Сергея Александровича. Вместе с великим князем запечатлелись. Вот, посмотрите…

На твердом паспарту было выдавлено: «К.Е. фон Ган и Ко. Царское Село. Широкая улица, дом Бернаскони». С фото строго глядел великий князь в фуражке с лакированным козырьком, в портупее, с шашкой, с двумя Георгиями и двумя медалями, в сапогах с высокими голенищами. Рядом с ним стояли баронесса и барон — красивый, самодовольный, улыбающийся в пышные темные усы.

— Чудесно! — Вощинин поцеловал баронессе руку, проводил ее до дверей кабинета: — Поверьте, сделаем все возможное! Граф Соколов — истинный гений сыска…

На диванчике уже несколько человек ждали приема. Начальник сыска прижал руку к сердцу:

— Господа, простите, что заставляю ждать вас! Очень важное дело меня занимает. Через пятнадцать минут начну прием. — И обратился к дежурному офицеру: — Никого не впускать, на все телефонные звонки отвечайте сами!

Плотно затворив за собой двери, Платон Сергеевич уселся на свое любимое место — возле камина, кивнул Соколову:

— Располагайся, граф! Давай малость покумекаем.

Соколов усмехнулся:

— Ты, дорогой командир, знаешь, что я очень люблю решать шахматные задачки. Но еще нет ни одной такой, какую не смог бы решить хороший шахматист. Так и наша работа. Когда преступник идет на свое черное дело, ему мнится, что он умнее всех сыщиков на свете. И порой действительно кажется, что злоумышленник спрятал все концы в воду. Но впечатление это ошибочно. Нет такой задачки, которую не сумел бы разгадать талантливый сыщик. Если порой мы не находим преступника, то это лишь потому, что плохо искали.

— Согласен, но баронесса поставила нам задачку сложную!

— На этот раз мы будем искать хорошо, — улыбнулся Соколов, тряхнув гривой каштановых волос.

— Что ж! Пока ты, Аполлинарий Николаевич, имеешь славу как самый красивый полицейский Петербурга. — Платон Сергеевич расхохотался. — После того как раскроешь это дело с чернильницей, мы тебе присвоим титул самого ловкого сыщика. Поди, лавры Путилина не дают спокойно спать? Что ж, честолюбие в нашем деле качество неплохое. Давай, милый человек, решать задачки. Отвечай: для кого чернильница вожделенней: для обычного злоумышленника или?..

— Или коллекционера? Конечно, собиратель редкостей за такую игрушку полжизни отдаст. Но и для вора любого калибра — верх удачи!

— Так что, — подытожил Платон Сергеевич, — чернильница — сильная приманка для преступников. Второй вопрос: кто, кроме Гинкеля, мог знать о том, что барон покупает эту драгоценность?

— А вот на этот вопрос правильный ответ может дать только сам торговец оружием! Пожалуй, я отправлюсь с ближайшим поездом в Москву.

Вощинин не успел ответить, как задребезжал телефонный аппарат.

— Ведь приказал ни с кем не соединять! — с сердцем проговорил хозяин кабинета. Он снял массивную деревянную трубку: — Алло, слушаю! Здравия желаю, ваше императорское высочество! — И начал вдохновенно сочинять: — Так точно, уже командировали девять человек в Москву, произвели обыск у подозреваемых. Не сомневайтесь, ваше императорское высочество, преступник будет пойман, а судьба барона Годе — выяснена. Да, да, круг вероятных злоумышленников уже выявлен, идут интенсивные розыски остальных соучастников! Здравия желаю!

Платон Сергеевич смахнул платком пот со лба и хит ро посмотрел на собеседника:

— Догадался, кто звонил? Великий князь Сергей Александрович! Он дружен с нашими баронами, милейшая Виктория Альбертовна успела сообщить высокому покровителю о своей беде. Разве начальству правду объяснишь? Посадить бы всех этих радетелей и погонять на наших местах хотя бы недельку, тогда бы знали, каково тут приходится: штат недоукомплектован, трое сыскарей в отпуске, один в больнице, другой уехал в деревню отца хоронить. Кому работать? Впору самому за карманными воришками гоняться. Ведь и тебя, Аполлинарий Николаевич, не от сладкой жизни посылаю на твою родину, в разлюбезную тебе Москву.

Соколов расхохотался:

— Зато сразу девятерых сыскарей заменил!

— Ты стоишь не меньше дюжины! То-то тянет тебя на сию стезю, где хлеб зарабатывается куда трудней, чем тумаки да шишки. Все! Власовскому я сейчас же протелеграфирую, чтобы помогли. Давай обниму тебя, граф. Возвращайся с удачей!

— И с чернильницей! — громово рассмеялся Соколов.

Уже на другое утро Соколов вышел из поезда на Николаевском вокзале Москвы. Он был уроженцем этого большого старинного города и любил его так, как только русский умеет любить то место, где впервые увидал свет и получил первые впечатления жизни. Хотя он знал, что обер-полицмейстер Власовский ждет его приезда, что дело торопит, но Соколов не удержался, отправился вдоль ветки железной дороги через обширную площадь. Он пересек Новую Басманную и саженей через двести свернул на мостик справа. Под ним, весело выпуская в небо дым, пробежал маневровый паровозик.

Соколов, с удивлением ощущая необыкновенное волнение, подошел к роскошному особняку с лепниной на карнизах, с высокими итальянскими окнами, могучими резными дверями из дуба и ампирными бронзовыми ручками. Дворец стоял почти на откосе, слева от мостика, внизу пролегла соединительная ветка железной дороги.

Дом поставил его пращур после того, как сильный пожар слизал прежний, стоявший здесь со времен Алексея Михайловича. Именно тут маленький Аполлинарий впервые постигал волшебный мир, населенный добрыми и разными людьми, игрушечными солдатиками, плюшевыми мишками, милой няней, которая выводила гулять его в роскошный сад, простиравшийся почти до Старой Басманной. «Ты, Аполлинарий, родился на рассвете очень светлого теплого дня двадцать первого июля. Родившиеся на чистой заре всегда имеют характер жизнелюбивый, это еще моя бабушка, кормилица государя Николая Павловича, говорила» — так однажды няня сказала будущему гению сыска.

«Кажется, это наблюдение оправдывается, — подумал Соколов. — Жизнь — штука совершенно замечательная, за пятьсот лет не успеешь насладиться ее красотой, не налюбишься, не соберешь все редкие книги, не насмотришься на венец творения Божия — природу. Эх, как быстро все уходит в Лету! Давно ли я покинул родовое гнездо, а все вокруг переменилось: усадьба продана, сад запущен, стены дворца облупились, да и знакомых лиц не видать».

* * *

Аполлинарий Николаевич заспешил в сторону Красных ворот по Садовой-Черногрязской, зашел в темное и прохладное помещение церкви Трех Святителей. Помолился иконе Спасителя, которую он помнил с детства и которая давно была им намолена, сел в коляску первого попавшегося извозчика и по Мясницкой полетел на Тверской бульвар мимо зеркальных вывесок, богатых витрин под тентами от солнца, мимо пестрой толпы прохожих.

— Здравия желаю, господин полковник! — щелкнул по привычке каблуками Соколов, хотя для операции он нарядился штатским франтом: в модный полосатый костюм, на голове соломенное канотье, в руках тросточка. С московским обер-полицмейстером он был хорошо знаком и, подобно всем сослуживцам, обожал этого дельного и на редкость умного человека.