Вдруг в горле стало прохладнее, будто я глотнула холоднойводы. Она покрыла глотку изнутри, и в ней был легкий привкус, похожий нажасмин.

Натэниел зарылся лицом мне в колени, защищая глаза от света.У меня на шее будто пылало белое солнце.

— Блин, — сказал Джейсон. — Мне дорогу невидно. Ты не могла бы чуть его прикрутить?

Мир наполнился белыми гало, и я не решалась повернутьголову, чтобы взглянуть на Джейсона. Я только ощущала аромат ночи, будтоисчезло все остальное. И будто пила прохладную ароматную воду, окутавшую моегорло. Так это было реально, ошеломительно реально.

— Нет, — сумела прошептать я.

И все ждала, когда зазвучат слова у меня в голове, но былатолько тишина, только запах летней ночи, вкус прохладной воды и растущееощущение, будто что-то огромное прет на меня. Будто стоишь на рельсах, ощущаешьих первую дрожь и знаешь, что надо отсюда убраться, но ничего не видишь. В обестороны рельсы пусты, есть только металлическая дрожь, как биение пульса подногами, говорящее, что на тебя летят тонны стали. Каждый год люди погибают нарельсах, и часто их последние слова такие: «Не видели поезда». Я всегда думала,что должно быть что-то волшебное в поездах в этом смысле, иначе бы человек ихвидел и убрался бы к чертям с дороги. Сейчас я ощущала вибрацию, знала, что оналетит на меня, и с удовольствием убралась бы с дороги, но рельсы эти были уменя в голове, и как оттуда удрать, я понятия не имела.

Что-то потерлось об меня, как будто прижималось ко мнебольшое животное. Я почувствовала, как отодвинулся Натэниел, но не видела егосквозь этот белый свет. Он едва слышно и перепуганно спросил:

— Что это?

Я открыла рот, еще не зная, что скажу, и тут игра невидимогозверя дошла до моей груди и до креста. Он запылал так ярко, что мы почти всевскрикнули. Джейсону пришлось ударить по тормозам и остановить джип посерединедороги — наверное, его так ослепило, что он не мог вести машину.

Свет начал тускнеть. Секунду я думала, что мне простообожгло сетчатку, но потом в глазах стало проясняться, мелькающие пятна ределии сокращались. Я все еще ощущала это — ее, прижатую ко мне, прижимающую меня ксиденью, прильнувшую к кресту, будто она ела свет.

Натэниел уставился на меня, сиреневые глаза вдруг сталилеопардовыми — темно-темно-серыми, но на свету еще с намеком на синеву.

— Она оборотень, — сказал он шепотом, и я знала,чем он так поражен.

Оборотни не бывают вампирами — и наоборот. Вирус ликантропиидает иммунитет от того, что делает человека вампиром. И тем, и другим бытьневозможно — таково правило. Но то, что сейчас прижималось ко мне, быложивотным, а не человеком. Каким животным — я не могла сообразить, но животным.

Как Мать Всей Тьмы могла быть одновременно и вампиром, иоборотнем — вопрос в данный момент не актуальный. Сейчас мне было плевать, ктоона, мне надо было только, чтобы она оставила меня в покое ко всем чертям.

Крест еще светился, но только его металл, будто он былпустотелый, а в нем горели свечи. Свет стал белым и мерцал. Никогда еще я невидела крест, так похожий на живой огонь, но огонь холодный. Зверь толкался иперекатывался, будто хотел влезть в меня, но крест продолжал гореть, закрываяменя от нее метафизическим щитом.

— Чем мы можем помочь? — спросил Джейсон.

Наш джип все еще стоял посередине улицы. Машина, застрявшаяза нами, гудела клаксоном. По обе стороны этой улицы в жилом районе стоялиприпаркованные автомобили, не давая нас объехать. Здесь были только маленькиедомики без подъездных дорожек. Джейсон включил аварийку, и застрявшая за намимашина стала сдавать назад в поисках объезда.

Я почти боялась открыть каналы связи с Ричардом иЖан-Клодом: а вдруг изначальная тьма хлынет по каналам и захватит их тоже? УЖан-Клода нет веры, на которую он мог бы опереться. Ричард верует, но носит лион крест — вопрос открытый. Давно я уже не видела на нем креста.

Пока я раздумывала, Джейсон схватил меня за руку. Ароматночи не рассеялся, он усилился, будто на один слой цвета положили другой. Ночьзаполнил чистый мускус волка. Холодная вода, скользившая по моему горлу, теперьимела вкус не духов, а скорее леса и суглинка.

Я увидела мысленный образ огромной головы зверя с длиннымизубами, с такими клыками, каких я еще никогда не видала. Мех на голове былзолотой с коричневым, красноватый с оттенками, а не полосами, скорее похожий нальвиный, чем на тигриный. На меня глядели глаза, полные золотого пламени,огромная пасть раскрылась широко и завопила от досады — похоже было на крикпантеры, только на октаву ниже. Пионеры всегда принимали крик пантеры заженский вопль. Эту никто бы не принял за женщину — за мужчину, быть может. Замужчину, который испускает смертный вопль под пыткой.

Я вскрикнула в ответ, будто голова была передо мной, а не затысячи миль отсюда. Два крика эхом отозвались мне. Натэниел зарычал на меня спола, и во рту его показались зубы, превращающиеся на глазах в клыки. Калебсоскользнул между сидений, и глаза у него стали кошачьи, желтые. Он сталтереться щекой о мое плечо, будто оставляя пахучую метку, потом остановился изарычал, будто коснулся этой призрачной кошки.

Джейсон не вскрикнул. Он зарычал тем низким рыком с поднятойдыбом шерстью, не охотничьим рыком, а боевым, для боя не ради добычи, а радижизни. Так рычит волк, охраняя территорию, изгоняя захватчиков, избавляя стаюот бунтарей. Этот звук предупреждает: «Уйди или погибнешь».

И она вскрикнула в ответ, и от этого крика должна былазастыть кровь у меня в жилах, прийти воспоминание о предках, жмущихся к своимкостеркам и со страхом озирающих горящие глаза там, куда не достает светпламени. Но я сейчас не мыслила как человек, и вообще словом «мысль» нельзябыло назвать то, что шевелилось у меня в мозгу. Скорее я погрузилась в момент —полностью, до конца, я ощущала кожу сиденья, прижатое к ногам тело Натэниела,руки его, вцепившиеся выше, Калеба у своего плеча, его оскаленные в рыке зубы,руку Натэниела на моей руке будто она пустила корень, стала частью меня самой.

Я чуяла запах кожи Калеба, запах мыла, которым он умывалсяутром, страх, горьким привкусом затаившийся у него под кожей. Натэниелпошевелился, стоя на коленях, потянулся выше, и его лицо на миг наложилось насаблезубую морду. Но я слышала ванильный запах его волос, и ничего — отпризрачной кошки.

Джейсон придвинулся ближе, лицо почти вплотную к моему, истал нюхать воздух. Я чуяла мыло, шампунь, запах Джейсона — аромат, которыйстал означать для меня дом, как ванильный запах волос Натэниела, или дорогогоодеколона Жан-Клода, или, когда-то, теплого изгиба шеи Ричарда. Не воспоминанияо сексе, а как запах свежего хлеба или любимых маминых печений создают надежнуюатмосферу дома. Я повернулась к Калебу, чтобы коснуться носом его кожи, и подстрахом, мылом и кожей от него пахло леопардом, почти неслышимый запах вчеловеческом виде, но он был — запах, от которого щекочет нос и покалываеткожу. Я повернулась к тяжести, прижатой к все еще горящему кресту. Заглянула вэти желтые глаза, посмотрела на эти клыки, которых нет ни у одной живой твари внаше время, и запаха у этого зверя не было.