Тит тоже был неглупым человеком. Он увековечил эту иллюзию. В политике, несомненно, происходило то же самое, что и с портретами: старательная ассимиляция образов отца и сына, строгое следование правилам, чувство неразрывности и династической связи — обычный путь Флавиев, только в случае Тита отмеченный не туалетным скряжничеством Веспасиана, а частой демонстрацией щедрости и милосердия, прерогативами автократа. Врагам он объяснял свое высокое положение подарком судьбы, а трон — отнюдь не случайностью рождения или — что самое главное — призом, который может получить каждый. Счастливый своим жребием — а какой император, за исключением Тиберия, в ранние годы не был счастлив? — он возвратил долг, предложив континентальным жителям Италии отцовскую любовь.

Тит понимал силу демонстративного жеста, будучи щедрым на слова и дела и оставшись в истории таким же искушенным в воздействии на массы, как и Август.

Светоний, создатель и кукловод этого Тита, появившегося на свет из ниоткуда, намекает на возможность того, что доброжелательность императора, скрытая до восшествия на трон, была лишь лицедейством и объясняется не более чем прагматизмом. Ее никак не ожидали те, кто предполагал возврат к прежним временам правления отпрыска Агриппины.

В детстве Тита Флавия Веспасиана были счастливые и несчастливые периоды. Он родился в середине короткого принципата Гая Калигулы, в 39 г. н. э. в многоквартирном доме, возможно, на Квиринальском холме[259], который когда-то ассоциировался с древними Сабинами, а в молодости Тита был весьма отдален от аристократического эпицентра на Палатинском холме. Здесь мать Тита, Домицилла, дала ему жизнь в маленькой, темной комнатке. Позже, в соответствии с позицией Флавиев о низкорожденности, эта комната станет местной достопримечательностью, пользующейся вниманием туристов. В то время положение семьи было стесненным. Борьба за эдилитет и преторство истощила кошелек Веспасиана. Не было никого, кто смог бы предложить финансовую помощь. Женившись на родственнице с сомнительным происхождением, отец Тита навсегда потерял спасительную возможность получить приданое.

Как мы видели, в бытность Веспасиана эдилом «…Гай Цезарь [Калигула] рассердился, что он не заботится об очистке улиц, и велел солдатам навалить ему грязи за пазуху сенаторской тоги». Тит ни в коем смысле не может сожалеть об ужасном конце обидчика отца, который случился на третьем году его жизни. Несмотря на детское предвзятое мнение, при преемнике Гая Калигулы, Клавдии, шансы первенца Веспасиана стали быстро расти. Тит воспитывался при дворе, оставив позади Квиринальский холм. Он был преданным компаньоном сына Клавдия, Британника, с которым учился вместе у одних учителей. Эта подробность, которую Тит позже будет подчеркивать, используя ее как связь с «хорошими» Юлиями-Клавдиями и свидетельство императорской легитимности, придает его ранним годам (о которых мало что известно) мифологические свойства. В пропаганде Флавиев он является актером второго плана в сказочной пантомиме: другом наследника престола, знакомым с дворцовыми порядками. Он сделал первый шаг по иерархической лестнице, был связан с двором, но не замешан в его делах, оставался достаточно незаметным, чтобы спастись от заговоров, — одним словом, ягненок, избежавший жертвоприношения. Так оно и оказалось в реальности. Если добродушие, которое впоследствии характеризовало его как императора, было действительно напускным в интересах популярности и безопасности, то Тит, находясь рядом с Британником, рано познал ценность лицемерия. Тит сидел за тем же столом, что и Британник, когда тот выпил смертоносный напиток, приготовленный порочным сводным братом Нероном. По рассказу Светония, «…даже питье, от которого умер Британник, пригубил и Тит, лежавший рядом, и после того долго мучился тяжкой болезнью».[260] В 55 году, будучи всего шестнадцати лет от роду, он вынужден был признать, что добрые дела не всегда кончаются хорошо, а дурные плохо. Это была формула цинизма, которая в ретроспективном взгляде дает основу для его оправдания.

Для Светония готовность Тита разделить несчастную судьбу друга является символическим актом, демонстрацией симпатии и, несомненно, намерением молодого человека показать свою преданность. Но, вероятно, здесь кроется нечто большее — эстафетная палочка, которую собирается поднять низкорожденный друг и которому вызванный Нарциссом физиогном сообщил, что именно он, а не Британник, унаследует величие своего отца. Если так, то акт узурпации со стороны Тита был подсознательным. Четверть века спустя он заказал для дворца золотую статую Британника и посвятил ему в своем присутствии другую — конную, из слоновой кости — на открытии Колизея. К этому времени целая жизнь прошла с того момента, как оба сына императоров — один увенчанный лавровым венком, другой ушедший из жизни — испили отравленную чашу. Светоний не дает нам усомниться в искренней привязанности Тита к погибшему Британнику или в его мотивах увековечивания их дружбы перед толпами римлян.

Когда Титу было двенадцать, на свет появился его брат, Домициан, а отец стал назначенным консулом — выразительный пример удачно исполненных римских гендерных ролей. Рождение Домициана и тем более восхождение Веспасиана не повлияли в значительной степени на жизнь Тита. Тем не менее этот символ мирского успеха — назначение на высшую должность «пути чести» как результат воинских достижений и высокого положения при дворе Клавдия — оказался иллюзорным. В отсутствие назначений после консульства Веспасиан исчез из публичной жизни на двенадцать лет. Его возвращение на высокое положение проконсула Африки привело к возобновлению контактов с императорским двором, на этот раз — Нерона. Тита больше заботила неустойчивая карьера отца, чем крики маленького брата: однажды в Гадрумете во время мятежа его забросали репой, а затем, когда обязательным стало подобострастное поведение, он зевнул во время театрального выступления императора. В предшествовавшие годы, проведенные в глуши, о которых мало известно, умерла Домицилла, и финансовое состояние семьи стало быстро ухудшаться. Смерть матери больше задела Домициана, чем Тита, то же самое можно отнести к падению престижа семьи. Домициан не мог надеяться на детство при дворе, учебу с лучшими римскими учителями, обучение политическим премудростям империи и нюансам пурпура. Ему не дано было также испытать чувство принадлежности к сильным мира сего, характерное для Тита до его восхождения и приобретенное, вероятно, вследствие приближенности к Британнику и милостивого отношения принцепса к Веспасиану. Если Домициана раздражал отказ в императорских благодеяниях, то Тит уже знал о превратностях такой судьбы и ее опасностях. Со временем по этой причине у братьев сформируется разная точка зрения на абсолютную власть.

При дворе Нерона было чему научиться. Как и в правление Гая Калигулы, человеческая жизнь ценилась дешево, благосклонность императора отличалась своенравностью. Веспасиан, сам того не желая, продемонстрировал безразличие к исполнительскому мастерству главы Рима, однако Тит был здесь ни при чем. Бывшая приближенность к Клавдию обеспечила ему собственную карьеру за пределами дворца. Образование, которое Тит получил вместе с Британником, помогло ему стать талантливым, утонченным молодым человеком и даже автором стихов на латинском, а также трагедий и поэм на греческом — подобно Юлию Цезарю, Тиберию и Клавдию, способным описать мир словами. Для полноты впечатления Светоний добавляет к его положительным качествам привлекательную внешность, умение отлично обращаться с лошадьми, музыкальность и, что всего важнее, талант полководца, хотя в самом начале он был едва заметен. Для участия в римских выборах, разумеется, требовалось нечто большее, чем способности. Как и отец, Тит не был человеком Агриппины или служителем Нерона. Бывшие покровители Флавиев — Нарцисс и Луций Вителлий — уже не могли способствовать его продвижению. Он вступил в политическую жизнь не слишком заметно: в вигинтивират и военную службу за границей, затем последовала юридическая практика в Риме, которая, вероятно, была не более чем дивертисментом. Со временем он получил консульство.[261] Это было начало традиционной сенаторской карьеры. В ней не было ничего необычного.