Теперь уже Петя почти не чувствовал страха, как бывовлеченный в какую-то опасную, увлекательную игру.

Вдруг сзади раздался топот ног. Мальчики обернулись. Ихдогонял человек в развевающемся пиджаке. Он бежал на кривых ногах, делаявиляющие движения, и кричал:

– Эй! Габелки! Псссс… Псссс…

Сначала Петя подумал, что это покупатель, и остановился, нов следующую минуту увидел, что ошибся. В руке у человека, бегущего прямо нанего, была короткая резиновая палка, на лацкане пиджака – значок Союза русскогонарода, с трехцветными ленточками.

– Тикай! – крикнул Гаврик.

Но человек с резиновой палкой уже был рядом, и Петяпочувствовал сильный удар, который, к счастью, пришелся не по голове, а посвертку газет на плече и только слегка задел ухо.

Клочья бумаги полетели во все стороны.

– Не тронь! – голосом, осипшим от ярости, даже не крикнул, акак-то зверски зарычал Гаврик и свободной рукой толкнул человека с резиновойпалкой прямо в грудь с такой силой, что тот отлетел назад и чуть не упал. – Нетронь, морда! Погромщик, союзник! Убью!

Не спуская острых, ненавидящих глаз с «союзника», Гаврикскинул с плеча газеты и протянул их назад, Пете.

– Бери и тикай прямо в ремонтные, вызывай дружинников, –быстро сказал он, облизывая губы и вряд ли даже соображая, что Петя может и незнать, что это такое – дружинники.

Но Петя очень хорошо понял Гаврика. Прижимая к груди пачкигазет, он что есть мочи побежал по переулку.

Теперь Гаврик и «союзник» стояли друг против другапосередине мостовой, и Гаврик, продолжая облизывать губы и тяжело дышать носом,медленно опустил в карман правую руку; а когда ее так же медленно вынул, на нейоказался стальной кастет с блестящими шипами.

– Убью! – повторил Гаврик, продолжая в упор рассматриватьсвоего врага, как бы навсегда желая запомнить его опухшее, черномазое, словнопокусанное пчелами, безглазое лицо, голову с косым пробором и волосами,зачесанными на низкий лоб, и уголовно-капризную улыбку жестокого болвана.

– Ну, паскудная морда! – сказал «союзник» и замахнулсярезиновой палкой, но Гаврик успел увернуться и побежал следом за Петей.

Он слышал за собой стук сапог, и когда этот стук сделалсяособенно близким, Гаврик вдруг бросился ничком на землю, и «союзник» со всегомаху перелетел через него и растянулся на мостовой. Гаврик сел на него верхоми, не помня себя, стал молотить кастетом по черной, как вакса, голове,бессмысленно приговаривая:

– Не трожь! Не трожь! Не трожь!

Тогда «союзник» полез в карман и со стоном вытащил маленькийбраунинг черной вороненой стали. Раздалось подряд несколько выстрелов, ноГаврик успел придавить ногой стреляющую руку, и пули защелкали по мостовой,высекая из булыжников искры.

– Городовой! Полиция! – рыдающим голосом закричал «союзник»и вдруг, вывернувшись, укусил Гаврика за ногу.

Гаврик застонал. Они стали кататься по земле, и неизвестно,чем бы это кончилось для Гаврика, который был в два раза меньше и слабее своегопротивника, если бы не подоспела помощь из ремонтных мастерских.

Пять дружинников, вооруженных обрезками водопроводных труб идрючками, вырвали из рук «союзника» браунинг и резиновую палку, наскоронадавали ему по шее, а Гаврика почти на руках утащили во двор мастерских; и всеэто так быстро, что, когда на выстрелы явился городовой с поста, в переулке уженикого не было, кроме «союзника», который сидел на земле, прислонившись спинойк забору завода растительного масла и маргарина «Коковар», и выплевывалокровавленные зубы.

С этого дня – сначала в рабочих районах и на слободках, апотом и кое-где в центре города – стала продаваться новая ежедневная газета«Правда».

Через несколько дней у Пети начались экзамены. Моте и еемаме стоило больших трудов привести в порядок – почистить, погладить и заштопать– Петин гимназический костюм, побывавший уже за время жизни Пети на БлижнихМельницах во многих переделках.

Петино ухо, задетое резиновой палкой во время сражения с«союзником», хотя уже и не болело, но все еще было неприлично раздуто инапоминало сливу. Чтобы придать ему хоть сколько-нибудь натуральный вид, Петепришлось разрешить слегка его припудрить зубным порошком, что Мотя и проделала,со всей нежностью и осторожностью прикасаясь тряпочкой к поврежденному уху ивысунув от усердия кончик языка.

Экзамены прошли сравнительно благополучно, хотя Петю истарались срезать.

Вся эта изнурительная экзаменационная пора, как всегдасовпавшая с первыми майскими грозами, буйным цветением сирени, почти летнейжарой и короткими, бессонными ночами, полными любовного шепота и лунного света,окончательно измучила Петю. И когда наконец он явился с последнего экзамена наБлижние Мельницы, взъерошенный, перепачканный чернилами и мелом, потный,счастливый, его трудно было узнать – так осунулось и повзрослело его сияющеелицо.

Как теперь от него была далека гимназия, учителя,надзиратели, товарищи! Он о них как бы сразу забыл, даже о Жорке Колесничуке, скоторым с приготовительного класса сидел на одной парте.

Он спал крепким сном, чувствуя себя каким-то совсем другимчеловеком окрепшим, новым, свободным.

И во сне ему почему-то было необъяснимо сладостно-печально.

А на другой день, с подушкой и одеялом на плече, завернутымив плед, он уже подходил к хуторку.

Первый, кого он увидел, был отец. Василий Петрович полол подвишнями бурьян и вырывал с корнем наиболее упорные кустики желтой ромашки. Петяувидел его милую, непокрытую, заметно поседевшую голову, увидел синююкосоворотку, выгоревшую на спине и полинявшую под мышками, увидел старыепанталоны, вздувшиеся на коленях, пыльные сандалии и пенсне, которое всякийраз, как отец наклонялся, падало с носа и болталось на шнурке, – и Петиносердце сжалось.

– Папочка! – сказал он. – Я выдержал!

Отец обернулся, и его потное бородатое лицо с толстой жилой,вздутой на лбу, осветилось радостной улыбкой.

– А! Петруша! Ну, поздравляю, поздравляю…

Мальчик бросил подушку и одеяло в пыльную траву и обеимируками обнял отца за горячую, побуревшую от загара шею, с удивлением и тайнойгордостью заметив, что уже почти сровнялся с ним ростом.