Да, отношений с родителями не исправишь. А вот с Мартой можно попробовать. Хоть какой-то груз с души снять. Когда он увидел ее фамилию в списках участников, давняя обида захлестнула его с новой силой. Он столько сил потратил в свое время на то, чтобы найти ее, столько напрасных надежд потерял, столько слез пролил и столько молитв прочитал, что чувствовал себя совершенно опустошенным, разбитым и абсолютно ненужным, покинутым ею, вычеркнутым и выкинутым из жизни. Он холил и лелеял свою обиду, не пытаясь задаться вопросом, что заставило Марту поступить так, а не иначе. А теперь… Теперь Егор очнулся. Он снова видел не картины прошлого, а экран телевизора. А с экрана Марта все еще обращалась к нему: «Reste avec moi, crois-moi, c’est vrai. J’en mourrais si tu partais».[7]

Обращалась к нему и жена, которая, оказывается, теперь почти кричала:

– Да что с тобой, Егорка? Ты бледный весь! Тебе плохо? Что болит? Где? – Маша нервно ощупывала его лоб, щеки, руки. Минька плакал, испуганно забившись в угол. От вида скрюченной фигурки сына, от Машиного такого близкого и родного «Егорка» у Егора защемило в груди. Ему стало так стыдно перед домашними: они смотрят конкурс, болеют за него, переживают, а он думал, что им наплевать. Егор наконец понял, что должна была думать Маша, которая неделю за неделей ждала появления мужа на телеэкране и не дождалась. Конечно, она решила, что у него есть дела поважнее. А горький опыт заставлял ее считать, что дела эти, разумеется, к бизнесу не имеют никакого отношения. Смесь ощутимой вины и горячей нежности охватила Егора, он порывисто сгреб жену в объятия, уткнул куда-то себе под мышку и начал гладить по голове, целуя в макушку и приговаривая:

– Дурочка ты моя, Машуня. Ну какая же ты дурочка!

Жена затихла на какие-то секунды, а потом ее плечи затряслись в беззвучных рыданиях. А Егор все целовал и целовал ее волосы, виски, уши, затем с силой оторвал ее голову от своего свитера и покрыл поцелуями лоб, глаза, нос, щеки. Слезы по Машиному лицу катились не переставая, но плечи трястись перестали. А еще, еще она улыбалась. Она молчала, но вид этой, с одной стороны, растерянной и беззащитной, а с другой – искренней и счастливой улыбки мгновенно заставил Егора поверить в то, что теперь все будет хорошо. Он махнул рукой сыну, который уже выбрался из угла и теперь недоверчиво наблюдал за разыгрывающейся на его глазах сценой между родителями. Минька с готовностью подбежал, Егор и его засунул под мышку, сжал чуть сильнее и спросил:

– Значит, вы смотрите эту ерунду?

– Это не ерунда, пап! – возмутился сын, вырываясь из объятий. – Это же твой конкурс.

– Мой, – одобрительно засмеялся Егор. – Нравится, значит?

– Очень! – бесхитростно завопил мальчишка.

– Миньке нравится, Мань… – Егор выжидательно смотрел на жену, которую тоже уже выпустил из объятий. Машины щеки вспыхнули, брови сложились в упрямую складочку на переносице. Глаз на Егора она не подняла, но все же ответила тихо и практически сразу:

– Мне тоже.

– Ну, раз вам обоим нравится… – Многозначительная пауза обязана была превратить Егора в доброго волшебника. – Веду вас обоих на финал.

– Ура-а-а! – В глазах сына – восторг, в Машиных – настороженность. Егор старается не обращать внимания. Спрашивает как ни в чем не бывало:

– Значит, вы болеете за Марту?

– Да! – тут же с энтузиазмом подхватывает Минька. – Она такая клевая! И голос просто супер!

Маша кивает, внимательно рассматривая мужа. То, что он назвал участницу по имени, от нее не укрылось, как и то, что он сделал это намеренно. Она говорит спокойно, но явно ожидая от Егора каких-то разъяснений:

– У нее очень красивый голос.

И Егор откликается на молчаливую просьбу жены, произносит:

– Я знаю.

Теперь уже Маша не сдерживает любопытства:

– Знаешь, потому что должен знать? Потому что она участница? Ты все-таки был на конкурсе?

– Я ее знаю, Мань.

–..?

– Помнишь, ты меня о первой любви спрашивала?

Лицо жены мгновенно превращается в застывшую маску из обиды, ярости и отчаяния. Егору смешно. «Ну вот. Опять дала волю нелепым фантазиям». А Машины фантазии уже лезут наружу: голос дрожит, руки трясутся, слезы снова подступают к глазам. Она вытягивает пальчик в экран, где Марта счастливо улыбается полученным высшим баллам, и спрашивает:

– Значит, она… она твоя… твоя?

Егор не дает жене закончить, смотрит на нее с ласковым укором и произносит тихо, спокойно, но очень твердо. Так, что возразить невозможно ни вслух, ни даже мысленно:

– Она, как я только что сказал, моя первая любовь, а ты, Машка, – последняя.

1989 год

Не думала, что снова захочется писать. Это в юности многие ощущают неистребимое желание марать бумагу своими сиюминутными чувствами, а с возрастом это проходит. Человек пишет тогда, когда находится на пике радостных или грустных эмоций, либо тогда, когда ему не с кем поделиться. Все мои пики давно остались в прошлом, а недостатка в общении давно уже не позволяет испытывать профессия. Я думала, время дневника ушло безвозвратно, но судьба снова решила за меня. И теперь я хочу хотя бы написать то, о чем вряд ли решусь когда-нибудь рассказать. Это как раз тот второй случай, когда не с кем поделиться, а очень хочется. Я думала об этой встрече много раз. Представляла ее себе, рисовала в воображении. Я была уверена, что ненависть захлестнет меня, а жажда мести напомнит о себе ядовитым удушьем…

Они мне сразу понравились: милые, симпатичные люди. Конечно, разница в возрасте бросается в глаза, но их нежное отношение друг к другу очевидно. И Егора они очень любят, а тот отвечает им взаимностью, что приятно. Значит, и свою семью мальчик будет любить и ценить. А еще его родители прекрасно относятся к Марте. Я бы нисколько не удивилась, если бы наткнулась на неудовольствие с их стороны. Честно говоря, услышав от Егора, что родители приглашают нас вместе встретить Новый год, не могла удержаться от дурных мыслей. Мне казалось, что меня будут просить и убеждать отвадить их сына от детдомовской девочки. Но ничего подобного не произошло. Либо они святые и им действительно все равно, либо они хорошо знают, что из себя представляет Марта. Скорее все-таки последнее. Мама Егора попросила ее спеть и слушала с неподдельной гордостью, как будто хотела продемонстрировать всем гостям: «Полюбуйтесь моей будущей невесткой. Хороша!» А потом сказала мне искренне: «Какая у вас замечательная девочка». Я даже подумала, что Егор не поставил родителей в известность о происхождении Марты, но через секунду женщина добавила: «Какая вы молодец, что решились забрать ее». Отец Егора тоже слушал пение Марты с мечтательной улыбкой, а потом попросил разрешения поговорить со мной. Я снова подумала: «Ну вот, началось», – и опять ошиблась. Речь пошла вовсе не о Марте, а о Егоре. Такое ощущение, что разговор этот кто-то стенографировал в моей голове: