Чтобы довести то же самое до понимания своих немногочисленных родственников, он, невзирая на возражения Антонии, распорядился освободить Ирода Агриппу и сделал его царём еврейских тетрархий Батанеи и Трахонития, на восточном берегу реки Иордан, а также подарил ему массивную золотую цепь — взамен железной, которой Ирод был прикован к стене каземата.

В противовес этим нападкам на патрициев, он искал популярности у толпы. Для этого Калигула лично перевёз останки матери и братьев с островов, где они были похоронены, и торжественно перезахоронил их в мавзолее Августа. Эта трогательная церемония не оставила равнодушным никого. Присутствующие, все как один, не стесняясь лили слёзы, пока у них на глазах молодой, но всеми любимый император со сдержанной скорбью воздавал дань памяти своим близким, павшим жертвами жестокости двух ненавистных тиранов: Тиберия и Сеяна. Сенаторы наблюдали за этим театральным действом с каменными лицами, прекрасно понимая, что часть вины за убийство членов императорской семьи лежит и на них самих, за что теперь они вынуждены терпеть публичное унижение. Но и оно не шло ни в какое сравнение с унижением Антонии, которой Калигула отказал в праве присутствовать на церемонии.

И как будто ему было мало всеобщего обожания, когда он появлялся в цирке или на Форуме, Калигула завёл привычку разъезжать по городу в открытых носилках, швыряя направо и налево монеты, а также демонстрируя толпе — по её же просьбе — свой внушительный пенис. Надо сказать, что после истории в таверне Бальба слух о нём быстро разнёсся по всему городу.

Веспасиан был вынужден принимать участие во многих из этих помпезных действ в роли средней руки римского чиновника и личного друга императора, и вскоре был сыт ими по горло. Он был гостем на банкете для сотен сенаторов, всадников и их жён, на котором каждый приглашённый получил в подарок новую тогу, а каждая женщина — новую паллу. Вместо закуски были поданы золотые муляжи блюд, которые гостям было позволено разобрать на сувениры. Веспасиан с омерзением наблюдал за тем, — хотя и сам же принимал в этом участие, — как гости лебезили и рассыпались перед хозяином в благодарностях. В другой раз он весь день просидел в цирке, глядя, как на арене убивают диких животных: четыреста медведей и ещё четыреста самых разных других. Это было чересчур даже по меркам Рима. Вынужденный терпеть это омерзительное зрелище из-за новой политики Калигулы, который теперь сурово карал каждого, кто уходил до конца представления или же вообще не появлялся на нём, Веспасиан, опасаясь за свою жизнь, делал вид, будто он в полном восторге от творимого на арене кровопролития. Плебс тем временем громко приветствовал своего благодетеля. Калигула восседал в императорской ложе, в окружении жрецов Августа, сестёр и самых искусных куртизанок Рима. Последние, вместе с сёстрами, прилюдно удовлетворяли его своими нежными руками.

Веспасиана мутило от омерзения, но, увы, он был бессилен что-либо поделать. Как и все в Риме, он был загнан в угол и принимал вынужденное участие в забавах безумного императора, чья власть опиралась на мечи преданных, вернее сказать, купленных за щедрые подачки преторианцев.

— Я так и знала, что найду тебя здесь, — вывел его из задумчивости нежный голос. Он обернулся: в дверном проёме стояла Ценис. Глаза её были красны от слёз.

— Ценис, что случилось? — спросил он, шагнув ей навстречу.

— Моя хозяйка послала меня, чтобы я немедленно привела тебя к ней.

— Я согласен. Но что случилось?

— Она хочет попрощаться с тобой.

— Попрощаться? Но куда она собралась?

Ценис разрыдалась и бросилась Веспасиану на шею.

— На встречу с Паромщиком.

* * *

— Меня уже многие пытались отговорить, куда более важные люди, чем ты, Веспасиан, — произнесла Антония. — Поэтому давай не будем тратить время друг друга. Я уже приняла решение.

— Но почему, домина? — Веспасиан сел напротив Антонии за дубовый письменный стол в её личных покоях.

В окно просачивались скудные лучи вечернего солнца. Один такой луч упал ей на лицо, безжалостно высвечивая морщины, оставленные годами тревог вокруг глаз и рта. Он впервые видел Антонию такой старой.

— Потому, что я не могу сидеть, беспомощно глядя на то, как мой безумный внук пускает на ветер богатство империи и авторитет моей семьи. Он плюёт на мои советы и публично унижает меня. Мне было запрещено присутствовать на похоронах собственных внуков. В моих руках не осталось ни грана власти. Казна пустеет на глазах, и если он намерен и дальше покупать любовь толпы, ему придётся искать новый источник денег. Вскоре возобновятся суды над изменниками. Богатые и влиятельные семейства лишатся последней собственности, с тем, чтобы бедняки и дальше ели бесплатный хлеб и рукоплескали гладиаторам в цирках. Сенат будет разодран в клочья. Чтобы выжить, все начнут доносить друг на друга, пока от Сената не останется жалкая горстка. В конце концов, к ним придёт понимание: если ничего не менять, то вскоре они все умрут, чего, собственно, и добивается Гай. Года через три-четыре его убьют. Но что тогда? Гвардия выберет собственного императора. Опять-таки, кого?

— Клавдия или Тиберия Гемелла.

— Тиберий Гемелл умрёт до конца этого года. Гай об этом позаботится. Впрочем, не велика потеря, в нём слишком много от его матери Ливиллы. Клавдий? Трудно сказать. Я завещала ему этот дом и значительную часть моих владений. Правда, большая их часть всё равно досталась Гаю и он теперь пускает её на ветер. Думаю, деньги Клавдию не помешают, если Гай решит оставить его в живых. Собственно, по этой причине я и приняла решение уйти из жизни. В свою бытность консулом Клавдий всех удивил. Он знал все процедуры, молитвы, формулировки и почти не заикался, произнося их. Он ни разу не заставил Сенат краснеть за себя. Люди начали смотреть на него по-другому. Останься я жить, чтобы поддержать его, Гай узрел бы в этом угрозу для себя и наверняка устранил бы потенциального соперника. Когда же меня не будет, он, по всей вероятности, будет и дальше воспринимать Клавдия как предмет насмешек и потому сохранит ему жизнь. Мои вольноотпущенники и вольноотпущенницы перейдут Клавдию. Таким образом, у Ценис, которую я освободила в своём завещании, будет не хозяин, а покровитель.

Веспасиан оторопел. Момент, которого он ждал целых одиннадцать лет, наконец настал. Но, увы, не таким он представлял его себе!

— Это одна из причин, почему я позвала тебя сюда, Веспасиан. Ценис мне как родная дочь, я должна быть уверена, что ей ничего не грозит. Ты должен взять на себя заботу о ней.

— Разумеется, домина, но как я сделаю это, если она будет жить под одной крышей с Клавдием?

— А она и не будет. Клавдий слишком слаб, чтобы воспротивиться Калигуле, когда тот пришлёт за ней своих гвардейцев. Если Калигула спросит тебя о ней, скажи, мол, она уехала с Феликсом в Египет — помогать ему вести мои тамошние дела. Кстати, я так ей и предлагала, но она предпочла остаться здесь. Я купила ей домик на Квиринале, недалеко от дома твоего дяди. Как только меня не станет, отведи её туда. Она будет в относительной безопасности, если не станет высовывать оттуда нос. Об этом известно лишь мне, Паллу и теперь тебе.