Потом вернулась и опять села со мной. Вздохнула:

– Думается, он не хочет, чтоб с ним говорили.

– Это ваш близкий приятель?

– Нет.

– Знаете, я чуть постарше. Так уж помогите мне понять. На современном языке означает ли у молодых «он не мой близкий приятель», что вы живете с ним половой жизнью, но безо всяких реальных обязательств? Понимаю, что это совсем не мое дело. Просто любопытно узнать.

– Ричард, – сказала она. Сказала так, как окликают по имени ребенка, когда он ведет себя до того глупо, что вы теряете терпение. – Я ни с кем не живу половой жизнью. У меня никогда ни с кем ничего не было.

– Никогда?

– Когда бы мне? Как? При неусыпно следящей за мной матери?

– Уже много недель, как она не следит за вами.

– Так ведь нет никого, с кем меня тянет заняться сексом. Кроме вас то есть. Только вы. Никто другой.

Представления не имел, как отвечать на такое. Вот мы долго ничего и не говорили. Только во мне росло ощущение, что с моих глаз спадают шоры. Может быть, то и был единственный способ покончить с этим. Может быть, путь к этому лежал только в одну сторону, вел только к одному завершению, а я метался, теряя время, по этому пути, наполовину ничего не замечая. И может быть, тот факт, что я сознательно не принял то, чему суждено было случиться, никоим образом не мешал этому свершиться.

И вот я встал, протянул ей руку и она вложила в нее свою. И я взял розу: не стакан, не воду, а одну только розу – и подал ее Виде.

А потом мы отправились в мой номер.

По пути я искал взглядом ее неблизкого приятеля, но, по счастью, того нигде поблизости не было.

Ричард был такой перепуганный.

Богом клянусь, не знай я всего, решила бы, что он был девственником, а я – нет. Его в самом деле трясло.

Это было невероятно сладостно. Так сладостно, что сердце разрывалось на самом деле. У меня сердце терзалось при виде большого взрослого мужчины, который был так уязвим, так хрупок, что того и гляди мог разбиться вдребезги.

Тем более – этот мужчина.

Такое чувство было, что я должна держать его, лишь слегка-слегка, как только могу, касаясь. Словно, когда держишь по-настоящему хрупкое елочное украшение или вручную выдутый из хрусталя стакан, такой невероятно тонкий. Иначе он разлетится на тысячу осколков, и тогда не только сам разобьется, но и я вся порежусь, пытаясь удержать его в руках.

Вот и все, что я собираюсь сказать об этом.

Так не заведено, чтоб расписывать в книжке личное, когда кто-то не хочет, чтоб ты болтала об этом.

По-моему, я слегка задремал. Когда проснулся, спина Виды прижималась к моей груди, а в окне пробивался самый слабенький намек на свет. Луна, возможно, или самое начало утра. Откуда мне в самом-то деле было знать.

Во сне мне было позволено сойтись с другим человеком, что, по ощущению, было знакомо. В конце концов, я каждую ночь девять лет делил постель с женщиной. И когда глаза у меня разом открылись, ощущение это продержалось всего долю секунды. А потом правда обрушилась на меня обломками стены, вдребезги разнесенной снаружи.

Правдой были ее острые лопатки и то, что я чувствовал кожей каждый выступ ее позвоночника.

Я заплакал. Как-то сразу. Это было сильнее меня. Я ничего не мог поделать, чтобы сдержать плач. Я не рыдал. Все делалось моими глазами – и водой. Слезы потекли, как из водопроводного крана, когда его из закрытого состояния переключаешь на полную. Часть меня понимала, что мне следовало сделать это еще несколько месяцев назад. Другая часть меня даже сейчас не желала этого и, если б смогла, все прекратила бы. Только было слишком поздно. Слишком поздно.

Я думал, что Вида спит, пока она не произнесла:

– Ты почему плачешь?

– Как ты узнала, что я плачу?

– Я слышу, как капельки падают на подушку.

Она перевернулась и протянула мне салфетку.

– Просто мне так ее не хватало, – выговорил я.

И она приткнулась головой к моей груди, обхватила меня, как могла, крепко, и тогда слезы стали падать на нее.

– По-моему, я сделал что-то и вправду плохое, – сказал я немного погодя.

– Что ты сделал?

– Я должен был сказать тебе. Когда привел сюда. До того… Прежде. Должен был сказать тебе, что не считаю это… ну, ты знаешь. Имеющим будущее.

Она сделала глубокий вдох и шумно выдохнула. Словно странно довольное дитя пред тем, как уснуть.

– Тебе незачем было говорить мне это. Я и так знала.

– Знала? Откуда? Даже я не знал.

– Потому что понимаю, ради кого это все на самом деле. И я знаю, что я не она. – Я все еще плакал, она давала мне выплакаться и обнимала меня. И протянула мне еще одну салфетку. – Мне жаль, что я не она.

– Не думаю, что тебе надо жалеть об этом.

– Ладно, – кивнула она. – Только я жалею.

К моему удивлению, она встала с постели и принялась одеваться.

Теперь уже через окно попадало больше света, возвещая утро или то, что оно наступит довольно скоро.

– Мне надо вернуться и поговорить с Виктором, – сказала Вида. – Посмотреть, все ли с ним в порядке.

– Ты хочешь обратно домой с ним ехать?

– Ага. Думаю, я должна.

Теперь она уже была одета, и я испугался, что она выскользнет, прежде чем я успею остановить ее, поэтому протянул руку, и она, подойдя поближе, взяла ее, хотя я и видел, что она не понимает, зачем.

– Присядешь на минутку? – спросил я.

Она села – молча. Ожидая.

– Это может показаться странным, но я все равно скажу. Я собираюсь кое-что попробовать. Собираюсь попробовать еще раз отдать тебе это сердце, но, может быть, лучше, чем сделал это в первый раз. Так что сейчас я отдаю его тебе правильно, и я собираюсь снова собрать свою жизнь воедино, если смогу, и намереваюсь оставаться в стороне от твоей.

Она улыбнулась мне, словно бы была единственным взрослым человеком в комнате, а я был малым ребенком. Она смахнула прядку волос, упавших мне на лоб.

– Знаешь, – сказала, – забавно выходит. Только сейчас приходит ощущение – сердце мое, оно тоже для меня. Никому никогда не говорила этого. Подумали бы, что лишилась ума. Только, думаю, потому я и не отторгла новое сердце, как большинство из пациентов, что позволяла ему по-прежнему оставаться Лорриным сердцем. Звучит, будто должно было быть наоборот, но, думаю, у большинства людей возникает чувство, что они непременно должны бороться с чем-то у себя в теле, что не их. А я просто согласилась с тем, что оно не мое, и мы нормально поладили.