до нужного этажа. – Но вот русскому и эфиопу не повезло: из их номера место проведения турнира никак не разглядеть, ни в 611, ни в 612 номере.

– Не повезло, что еще сказать, – пожал плечами Филипп и дал небольшую сумму на чай обслуге.

– Вы щедры, мсье!

– Вы вполне заслужили.

Столько ценной информации мне мало кто мог дать. Филипп уверенно шел в конец холла, ощущая пристальный взгляд швейцара себе в след. Но как только двери лифта закрылись и раздался характерный звук отправления лифта вниз, тревога Лавуана исчезла сама собой. В коридоре ходила одинокая уборщица. В такое время уборка – явление редкое, но, по всей видимости, кому-то из гостей нужна уборка именно в это время суток. Девушка открыла тяжелым ключом дверь в 609 номер и хотела было начать уборку, но тут ее окликнул француз.

– Добрый вечер, мадемуазель. Кто тот изверг, что заставляет Вас убираться в такой час? Неужели нельзя подождать до завтра?

– Добрый, мсье, – усталым голосом ответила девушка. – Это моя инициатива. Завтра в этот номер въезжает новый постоялец, и обычно мы убираемся утром, до прибытия гостя. Но мне нужно помочь матери по дому с утра пораньше, и я отпросилась… Сказала, что управлюсь за сегодня, коли гость уже уехал вечером.

– Понимаю, очень ответственно с Вашей стороны, мадемуазель, – улыбнулся Лавуан. – Что ж, не буду Вам докучать. Хорошего вечера!

Девушка улыбнулась, услышав комплименты в свой адрес и развернулась, направляясь в открытую дверь комнаты. В этот момент Филипп быстрым и ловким движением приподнял ключи, плохо закрепленные на поясе уборщицы, и забрал их себе, быстро спрятав в карман пиджака. Девушка и ухом не шевельнула. Пропажу она не заметила, как подумалось Филиппу, из-за сильной усталости после тяжелого рабочего дня. Сам Господь помогает мне в моих темных делах. Видимо, ему это угодно…

Оглядев туманным взглядом пустующий коридор, Лавуан, лихорадочно перебирая большую связку ключей, искал тот самый заветный номер 612. Фортуна улыбалась пьяному писателю: нужный ключ, как и дверь, которую он призван был открывать, нашлись весьма быстро. Филипп, попав не с первого раза, вставил ключ в замочную скважину, дважды его повернул и отворил дверь, поспешив заскочить в комнату до того, как уборщица спохватиться своей пропажи. Француз включил свет.

Как и предполагалось, внутри номер соответствовал общему высокому уровню гостиницы. Прежде всего, здесь было очень просторно: в зале помещался и диванчик, и небольшой столик, и красивый, совершенно новехонький ковер, на котором этот самый столик с тройкой стульев покоился, и гигантская, по скромным меркам писателя, кровать с чистейшими белыми простынями, укутанными в кашемировый плед. Сверху свисала большая люстра, приковывавшая к себе все внимание нежданного гостя. В отблесках, создаваемых многими стеклянными украшениями, Лавуан видел невероятную красоту, которую ему хотелось бы запечатлеть в одной из своих работ, если, разумеется, ему еще хоть раз предстоит что-либо написать. Комната как три мои, если не больше… Филипп прошел дальше, прогнав столь ненужное и неудобное сейчас наваждение. Он подошел к приоткрытому окну: отсюда и впрямь не было видно самого турнира, проходившего прямо сейчас внизу, но зато было прекрасно его слышно. Вся эта суматоха, искусственно, как казалось Лавуану, созданная французским людом из ничего, докучала, потому писатель отошел от окна, вернувшись в большую залу.

Что я здесь делаю? Именно на этот вопрос, уже оказавшись на должном месте, пытался сам себе ответить Филипп. Сначала, ему захотелось удостовериться в том, что место, где он сейчас пребывает, действительно арендует эфиоп, а не кто-то другой. Ничего примечательного, что обличало бы комнату в хоть какой-то связи с шахматистом не было: никаких вещей, кроме пиджака, покоящегося на спинке стула, не было, на столике были два бокала с остатками былого пиршества, на кровати был лишь плед, да подушки. Пиджак может принадлежать кому-угодно. Но этот номер принадлежит мужчине – уже хороший знак. Два бокала и одна бутылка, к тому же кровать двуспальная… Либо гость слишком грузен и любитель пить из двух бокалов, либо он все же проживает здесь не один. Полагаю, с дамой… Детективный фарс, что разыгрывал в своей пьяной голове писатель, под действием алкоголя казался невероятно важным и увлекательным. Умозаключения, которые обычный человек делает на трезвую голову по щелчку пальца, Лавуану казались верхом мысли сыскной работы. В какой-то момент ему показалось, что, не будь он большим писателем, он с легкостью мог бы стать следователем в жандармерии, и достигнуть там немалых высот. Заглянем в шкаф. Так будет куда проще понять, кто здесь проживает. Писатель отворил скрипучие дверки внушительного шкафа, стоявшего слева от кровати. Внутри он был полупустым: мужских вещей, на удивление, в нем практически не было – пара рубашек, пиджаков и брюк – а вот женских вещей было гораздо больше. Особенно много было платьев. Не у каждой парижской модницы найдется столько одежды… Именно одно из платьев так зацепило взгляд Лавуана. То самое бордовое платье, которое тогда подметил Филипп, и из-за которого он оказался там, где оказался. Сейчас эта красноватая тряпка действовала на него, как на разъяренного быка, вводя его в полнейший гнев и отчаяние. Да, это была комната Александра Негаша и Мелани Марсо.

Филипп, разъяренный своей находкой, попятился от шкафа, бросив платье в кучу вещей, пытаясь избавиться от ужасного чувства. Он отошел к столику, облокотившись на него обеими руками. При виде шампанского и бокалов, ему стала отчетливо представляться Мелани в своем платье цвета бордо, попивающая вместе со своим новым ухажером алкоголь, и смеющаяся над его не такими уж смешными шутками. Это какой-то страшный сон! Просто страшный сон! Как же она, моя Мелани, моя муза, моя Мельпомена может так просто взять и бросить меня ради этой нелепой роскоши? Ради африканца-шахматиста? Ради номера в дорогом отеле? Это и есть цена нашей любви? Филипп нащупал в кармане склянку с ядом. Впервые он решился не просто покрутить ее в своих ладонях, а непосредственно открыть этот ядовитый флакончик. Запах был вкусным, даже сладковатым и манящим. Может это затуманенный разум, а может истинное желание умереть, но Лавуан поглубже вдохнул и занес склянку над ртом.

Почему ты должен умирать? Да, ты никчемен, с этим никто спорить не станет. Паучиха притаилась в темном углу между шкафом и стеной, куда не доходил свет от огромной люстры. Ты действительно заслужил такую страшную смерть, Филипп. Как, впрочем, и твоя возлюбленная… Жаль, что с ней рядом нет такого непредвзятого существа, как я. Жаль, что никто не может ей подсказать, как стоит поступать при своих