мне? Руку даю на отсечение, что здесь имеет место какое-то мошенничество. И чтó это за партизанский канал связи: из Дели через Чор-базар в Ходадад-билдинг?

– Ты прав, – согласился Диншавджи. – Но мы не знаем всего. И, думаю, автор статьи задал правильные вопросы. Все говорят, что Индира и ее сын-автопромышленник замешаны во всякого рода мошенничествах, что у них счета в швейцарских банках и все такое прочее.

– Это правда, – подхватила Дильнаваз. – Говорят кое-что еще и похуже. Ну, насчет того, как умер Шастри.

– Я помню, – сказал Диншавджи. – Это было тогда, когда мне удаляли желчный пузырь, почти шесть лет тому назад. Я лежал после операции и услышал это по радио.

– Да, – снова подхватила Дильнаваз. – А до того, еще при жизни ее отца, была история с бедным Ферозом Ганди. Неру никогда его не любил.

– Это была трагедия, – сказал Диншавджи. – Даже сегодня говорят, что сердечный приступ Фероза на самом деле не был сердечным приступом.

Густад рассердился.

– Какое отношение все эти слухи и сплетни имеют к майору? Он меня обвел вокруг пальца! Если политики – негодяи и плуты, как это меняет то, что сделал Джимми?

Диншавджи понял, что ему пора уходить. Он пожал руки им обоим.

– Мне жаль, что я принес столько дурных новостей, – сказал он и побрел к выходу.

– Напротив, спасибо, что пришел. Если бы не твоя газета, мы бы об этом никогда не узнали, – сказал Густад.

После ухода Диншавджи он какое-то время сидел на диване, теребя фату на кукле.

– Моя bakulyoo сегодня забыла взять куклу с собой в кровать. – Потом он встал и подошел к окну. – Иногда я думаю: кто наслал на нас такое злое проклятье? И сколько будет продолжаться это punoti?[222]

Темул увидел его фигуру, вырисовывавшуюся на фоне окна.

– Густад. ПожалуйстаГустадпожалуйста. Онинеразрешилимнепотрогатьниразу. Пожалуйстапожалуйста. Толькоодинразтолькоодин.

Густад поднял руку, слабо махнул ею и задернул занавеску, сегодня у него не было времени на сочувствие. Снаружи послышались всхлипывания и шмыганье носом, потом – звук шагов: первый – легкий, за ним тяжелый, а потом перемежающееся шарканье волочившейся ноги, которое постепенно затихало, пока не смолкло совсем.

Глава четырнадцатая

I

Приближаясь к перекрестку, Густад увидел на фоне темнеющего неба сверкающие на фасаде кинотеатра огни рекламного щита. Лампочки синхронно вспыхивали вокруг гигантского изображения героя и героини, стражей вечернего городского хаоса; за ними маячил бородатый злодей со зловеще искривившимися губами.

Возле молочного киоска «Аари колони»[223] трое мальчишек в замызганных жилетках и маленькая девочка в дырявой рубашке до щиколоток ковырялись в проволочных сетках, осматривая использованные бутылки. Отгоняя их, продавец кричал, чтобы они оставили бутылки в покое.

– Только мешают торговле, – бормотал он, – пялятся своими глазищами, как будто никогда в жизни молока не видели.

Дети дождались, когда он отвлекся на покупателя, и снова пробрались к киоску. Продавец услышал позвякивание бутылок. Он тихонько открыл заднюю дверь и выскочил наружу как раз в тот момент, когда Густад дошел до угла.

Мальчишек как ветром сдуло, а девчушку он поймал за рукав.

– Budtameez![224] – сказал он и стукнул ее по голове. – Не хочешь слушаться по-хорошему?! – Еще удар. Девчушка завизжала и стала вырываться. Мальчишки беспомощно наблюдали, стоя в стороне. Мужчина поднял руку, чтобы нанести третий удар, но она так и осталась занесенной. Густад схватил его сзади за воротник, и от неожиданности мужчина ослабил хватку. Мальчишки захлопали, а девочка быстро отбежала на безопасное расстояние. Густад развернул мужчину лицом к себе.

– Стыда у вас нет, такой здоровый осел и бьет крохотную девочку!

– Да надоели они за целый день, – заныл продавец. – Отпугивают покупателей, выхватывают у них бутылки, не успевают они их даже поставить. – Густад отпустил его воротник. Девочка с благодарностью наблюдала из надежного места, вытирая нос рукавом. Какая же она маленькая и хрупкая. Даже более худенькая, чем Рошан. – Люди предпочитают не останавливаться там, где копошатся попрошайки, – продолжал продавец. – А если я не продам столько, сколько мне положено, этот киоск закроют. И что мне тогда делать?

– Дайте мне одну бутылку, – рявкнул Густад, доставая бумажник.

– Какого? Шоколадного, мангового, фисташкового, простого?

Густад подозвал девочку.

– Иди сюда, детка. Какое молоко ты любишь?

Она застенчиво пожала плечиками. Он настоял, чтобы она сама выбрала, и она наконец робко пробормотала:

– Простое белое.

Продавец недовольно поставил перед ней бутылку, сунув в нее соломинку. Сделав несколько глотков, девчушка позвала мальчиков и протянула бутылку им.

– Стой, стой, что ты делаешь? – сказал Густад. – Молоко – тебе.

– Это мои братья. Они тоже любят молоко, – смущенно ответила девочка, опустив глаза и чертя что-то в пыли пальцем ноги.

– А! – понял Густад. – А вы какое любите?

– Шоколадное!

– Шоколадное!

– Шоколадное! – пулеметной очередью прострекотали мальчишки, а потом хором добавили: – Но любое подойдет.

– Три шоколадных, – сказал Густад продавцу. Он подождал, пока они все выпьют, опасаясь оставлять детей наедине с этим парнем, и ушел, только когда в соломинках послышалось пустое шипение. Ребятишки потащились за ним на некотором расстоянии, прыгая, толкаясь, начиная вдруг петь песенки из кинофильмов и не зная, как еще показать ему свою благодарность. Но в конце концов их поглотила толпа кинозрителей.

После перекрестка у кинотеатров толпа поредела. Торговый центр «Шины – Диски – Покрышки» убирал с тротуара свою уличную экспозицию. Автомеханики («Чиним все – местное и иностранное») уносили инструменты и запчасти с обочины и запирали машины. Возле «Птичника», как обычно, слонялись бездельники, пришедшие посмотреть на экзотических птиц в их скупом, хотя и пестром оперении. Настоящие посетители входили и выходили без колебаний.

– Привет, джентльмен! – сказал Пирбхой. – Сегодня нога в порядке?

– Да-да, все хорошо, – ответил Густад, упреждая предложение нового паана. – Гулям Мохаммед приходил сегодня?

– Он и сейчас там, внутри.

– А я могу войти? Они не будут возражать?

– Женщины? Аррэ, они любят, когда к ним заходит мужчина. Гулямбхай на последнем этаже, прямо напротив лестницы.

Откуда-то, то ли из радиоприемника, то ли из магнитофона, неслась песня из старого фильма: «Dil deke dekho, dil deke delkho, dil deke dekhoji…» – «Попробуй отдать свое сердце, отдай свое сердце и увидишь…» – надрывался певец. Густад нерешительно вошел и проследовал по коридору, окутанный ароматами духов и тошнотворными запахами эфирных масел, смешанными с запахом тел. Женщины ждали клиентов, выпятив груди. Одна опустила руку и поддернула подол юбки так, чтобы обнажилось бедро. Густад мимолетно взглянул: нога волосатая. Он стал подниматься по лестнице. На следующей площадке мизансцена повторилась. Пупки и ложбинки на груди красовались в рамах дверных проемов. Одна женщина, в шортах («Секс-бомба», – гласил принт у нее