– 17 ноября! – крикнула я, надеясь, что память дойдет до него. Он действительно замер, но только для того, чтобы с отвращением покачать головой.

– Слишком поздно, Джорджия. У нас с тобой больше нет волшебных слов.

У меня не оставалось выбора. Я достала из кармана телефон и навела его на них, как пистолет.

– Я вызываю полицию!

Застигнутый врасплох моей угрозой, Рой замер.

– Ты правда позвонишь? Позвонишь ведь, правда?

– Ты меня вынуждаешь, – сказала я, борясь с дрожью. – Слезь с него.

– Да мне наплевать. Звони им. Пошла ты в жопу. Пошел ты в жопу, Андре. И полиция пошла в жопу.

Андре попробовал освободиться, но Рой, будто пытаясь подчеркнуть свои слова, нанес ему скупой удар. Андре закрыл глаза, но не застонал.

– Пожалуйста, Рой, – сказала я. – Пожалуйста, пожалуйста, не вынуждай меня вызывать полицию.

– Да вызывай, – сказал Рой. – Разве не видно, что мне плевать? Вызывай. Отправь меня назад. Здесь меня ничего не ждет. Отправляй меня назад.

– Нет, – сумел проговорить Андре. Его зрачки, темные и широкие, теснили светлую радужку. – Селестия, нельзя отправлять его назад. Не после всего, что было.

– Ну, давай, – сказал Рой.

– Селестия, – голос Андре звучал твердо, но отдаленно, как звонок из-за океана. – Положи телефон. Сейчас.

Согнув колени, я аккуратно положила телефон на траву, будто сдавала оружие. Рой отпустил Андре, и тот поднялся, но только на колени, замерев, как приспущенный флаг. Я подбежала к нему, но он отослал меня прочь.

– Я в порядке, Селестия, – сказал он, хотя это было не так. Щепки висели на его одежде, как клещи.

– Дай я посмотрю, что с твоим глазом.

– Селестия, встань, – сказал он мягко. Его зубы окрасились в розовый.

Я не вызвала полицию, но они все равно приехали, мигая синими огнями, но не включая сирену. Полицейские, черная женщина и белый мужчина, своим видом показывали, что работают в сочельник не по своей воле. Я гадала, о чем они думали, разглядывая нас. Двое мужчин в синяках и в крови, а я оделась под праздничное настроение, стояла целая и невредимая. Я казалась себе матерью новорожденной двойни, бегая от одного мужчины к другому, пытаясь удостовериться, что ни один из них не забыт, что каждому досталась частица меня.

– Мэм, – спросила женщина-полицейский. – У вас все хорошо?

В последний раз настолько близко рядом с полицейским я находилась той ночью в «Сосновом лесу», когда меня выдернули из постели. Мою мышечную память лихорадило, пока я теребила шрам под подбородком. Несмотря на декабрьский холод, я ощущала призрачную жару той августовской ночи. Держа нас с Роем на прицеле, полицейские приказали нам не двигаться и не разговаривать, но мой муж все равно ко мне потянулся, сплетя наши пальцы вместе на одну отчаянную секунду, прежде чем коп разъединил их своим черным ботинком.

– Пожалуйста, не бейте его, – сказала я женщине. – Он многое пережил.

– Кто это такие? – спросил меня белый полицейский. Он говорил с липким и густым акцентом, как у типичного жителя Мариетты, ну просто «поверните налево у “Биг Чикен”»[96]. Я попыталась наладить связь с женщиной, но она не спускала глаз с мужчин. Голосом, которым обычно говорю по телефону, я сказала:

– Это мой муж и сосед. У нас были небольшие разногласия, но сейчас все хорошо.

Женщина посмотрела на Андре:

– Вы – муж?

Когда он не ответил, заговорил Рой.

– Я – муж, это я.

Она кивнула Андре, ожидая подтверждения:

– Так вы – сосед?

Он не стал отвечать «да», а просто назвал адрес, указав на дверь своего дома.

Удовлетворившись, полицейские пожелали нам счастливого Рождества, и это прозвучало как дурное предзнаменование. Они уехали без синих мигалок, выбросив в воздух облако выхлопных газов. Когда они скрылись, Рой рухнул на скамейку в виде полумесяца. Он указал мне на сиденье рядом, но я не могла подойти к нему. Не тогда, когда в нескольких футах от меня стоял Андре с фиолетовыми кругами вокруг глаз и разбитой губой.

– Джорджия, – сказал Рой, и его тело свели пустые рвотные позывы, а голова опустилась между колен. Я подошла к нему и потерла его дрожащую спину.

– Мне больно, – сказал он. – У меня все болит.

– Тебе нужно в больницу?

– Я хочу уснуть в своей постели, – и он встал, как мужчина, которому есть куда пойти. А потом просто повернулся к Старому Гику.

– Это слишком. – И быстро – это, должно быть, случилось быстро, но я каким-то образом сумела заметить каждое движение, – Рой закусил губу, обнял ствол, как брата, запрокинул голову назад, и, подставив лицо небу, направил лоб в старинное дерево. Звук был глухим, как влажный треск яйца, упавшего на кухонный пол. Он повторил удар снова, но сильнее. Я обрела уверенность и, не думая, заняла место между своим мужем и деревом. Рой снова закинул голову назад, накренившись и приготовившись, но теперь, если он снова решит направить голову вперед, он ударит меня.

Его натянутые плечи слегка дрогнули. Потом он оглядел Старого Гика, разбросанные по траве щепки, Андре, меня и, наконец, себя самого.

– Как так вышло? – Рой дотронулся до лба; у него над бровью кровоточила маленькая царапина. Потом он сел на траву, мягко, но упрямо.

– Что мне делать? – спросил он. Он повернулся к Дре и задал вопрос снова, тем же интересующимся тоном. – Я серьезно. Как вы считаете, что мне делать?

Андре осторожно сел на круглую скамейку, напрягаясь от боли.

– Мы тебе поможем устроиться. Если хочешь, можешь пожить в моем доме.

– Я буду жить в твоем доме, а ты будешь жить в моем доме с моей женой? Это как это? – потом он повернулся ко мне. – Селестия, ты же знала, что так не будет. Ты же знаешь меня. Как я могу на такое согласиться? Чего ты ожидала?

Чего я ожидала? Правда состоит в том, что, когда Рой материализовался в моей гостиной, я уже успела забыть, что он существует. Последние два года он был для меня просто идеей, мужем, которого не принимаешь во внимание. Его не было со мной дольше, чем мы прожили вместе. Я убедила себя, что к нам применимы законы, ограничивающие ответственность. Отправляя Андре в Луизиану, я надеялась, что Рой решит вообще не возвращаться в Атланту, просто попросит нас выслать ему вещи, что я стану для него таким же воспоминанием, каким он стал для меня.

– Рой, – сказала я, размышляя вслух. – Скажи правду. Ты бы стал ждать меня пять лет?