В эту секунду впервые все снова стало как надо, и истинное воссоединение впервые показалось возможным.

Вкус яблока, сладость, за которой гнался укол кислинки, напомнил мне о Рое-старшем. Я подумал, что он проводит Рождество в одиночестве. Уиклифф празднует с дочерьми и внуками, а больше Рой-старший ни с кем особенно и не общался.

– Селестия, – сказал я. – Я знаю, я сказал, что мы не будем зацикливаться на прошлом. Но мне надо поговорить кое о чем еще.

Селестия кивнула, жуя яблоко, но глаза у нее были испуганные.

– Я не хочу ссориться, – сказал я. – Клянусь, не хочу. Это не касается Андре, это не касается детей, которых у нас нет. Это касается моей матери.

Она кивнула и накрыла мою руку липкой от яблочного сока ладонью. Я сделал вдох.

– Селестия, Рой-старший сказал мне, что ты рассказала Оливии про Уолтера. Он сказал, это ее убило. Реально убило. Он сказал, что ей становилось лучше, но, когда ты рассказала ей про Уолтера, она сдалась. Перестала видеть в этом смысл.

– Нет, – сказала она, когда я убрал свою руку из-под ее. – Нет, нет, все было не так.

– А как это было? – я пообещал ей, что не буду на нее злиться, но, возможно, это было не так. Яблоко у меня во рту было на вкус как грязь.

– Я к ней поехала уже ближе к концу. Она не уходила легко, Рой. Было плохо. Медсестра из хосписа попыталась, но Оливия отказывалась принимать обезболивающие – думала, что это убьет ее быстрее, а она пыталась жить для тебя. Когда я приехала, ее легкие были настолько забиты раком, что я слышала, как у нее что-то клокочет в груди, как когда выдуваешь трубочкой пузырьки в молоке. Она боролась отчаянно, но выиграть не могла. Кончики пальцев у нее уже синели и губы тоже. Я попросила твоего отца выйти и все ей рассказала.

– Зачем? Зачем ты это сделала? Она и дня не прожила.

Оливия умерла в одиночестве, когда Рой-старший вышел в магазин, чтобы купить ей немного яблочного пюре. Я ее упустил, говорил он мне. Я вернулся, а ее уже нет. Мама такого не заслужила.

– Нет, – она покачала головой. – Ты меня во многом можешь обвинять, но не в этом. Когда я ей рассказала, она покачала головой, подняв глаза к потолку. «Бог, конечно, шутник. Послал Отаниеля на помощь». Твой папа думает, что она сдалась, но все было не так. Когда она поняла, что ты не один, она, наконец, отпустила, – Селестия скрестила на груди руки, будто успокаивала себя. – Я знаю, ты сказал никому не говорить, но если бы ты был там.

Теперь настала моя очередь становиться в ту же позу, скрестив руки, сжимая свое тело по бокам.

– Я не виноват, что меня там не было. Я бы был с ней, если бы меня отпустили.

Мы сидели за столом, не в силах утешить друг друга, она вспоминала, как оказалась свидетелем маминой смерти, а я страдал потому, что меня лишили этого опыта.

Она первой взяла себя в руки, взяла со стола яблоко, отрезала еще один кусок для себя и другой для меня.

– Ешь, – сказала она.

День сменил вечер, как это всегда бывает, и каждый вечер обещал мне новый день. В этом я находил утешение последние несколько плохих лет. Когда Селестия пошла в душ, я позвонил Рою-старшему и услышал тоску, с какой он произнес нашу общую фамилию.

– Все хорошо, пап?

– Да, Рой, все хорошо. Небольшое несварение. Сестра Франклин принесла мне еду, и я съел слишком много, может, слишком быстро. Она, конечно, не так готовит, как твоя мама, но не так уж и плохо.

– Это нормально, что тебе это нравится, пап. Давай, действуй.

Он засмеялся, но каким-то не своим смехом.

– Пытаешься поженить меня и сбыть с рук, чтобы тебе не надо было приезжать домой и заботиться обо мне?

– Я хочу, чтобы ты был счастлив.

– Ты на свободе, сынок. Этого мне хватит для счастья до самой смерти.

Потом, когда из спальни донесся шум воды, которую включила в душе Селестия, я позвонил Давине:

– Счастливого Рождества, – сказал я ей. На заднем плане слышались музыка и смех. – Я не вовремя?

Она колебалась, но потом сказала: «Я выйду с телефоном на улицу». Дожидаясь, я представлял ее с блестящим обрывком мишуры в волосах, с рукой на бедре. Когда она заговорила снова, я попытался говорить как ни в чем не бывало:

– Просто хотел пожелать тебе счастливого Рождества, – я сжимал телефон обеими руками, будто боялся, что у меня его кто-то отберет.

– Рой Гамильтон. Я тебе хочу задать один вопрос. Готов? Слушай: было или не было? Может, это во мне эгг-ног[98] говорит, но мне надо знать. У нас с тобой было было или не было?

С женщинами так бывает: они бросаются вопросами, на которые нет правильного ответа.

– Было, – сказал я, но на конце моего ответа загибался вопрос, как хвостик у свиньи.

– Ты не уверен? Слушай меня, Рой Гамильтон. Это было. Точно было.

– Давина, не заставляй меня врать. Я женат. Я выяснил, что я до сих пор женат.

Она меня перебила:

– Я не об этом тебя спрашивала. Я спросила только, было у нас или не было.

Крутя телефонный провод, я вспоминал время, которое мы провели вместе. Ведь прошло всего две ночи? Но эти две ночи положили начало моей дальнейшей жизни. К ее двери я приполз, но вышел из нее на своих двоих.

– Было, – сказал я, наклонившись вперед. – Точно было. Хотел бы я тебе это сказать.

Я повесил трубку, когда вошла Селестия. Она выглядела как рождественский подарок: на ней была кружевная комбинация, в которой я опознал ту, что покупал ей сам. Селестия жаловалась, что комбинация выглядит «пошло», имея в виду, что она выглядит дешево. Я за нее хорошо заплатил, но теперь, когда Селестия ее надела, я понял, что она имела в виду.

– Нравится? – она повернулась вокруг себя.

– Да, – сказал я. – Нравится. Правда.

Она откинулась на подушки, как богиня в выходной, ее грудь обсыпали крупные золотые блестки.

– Иди ко мне, – сказала она, как кто-то из телевизора, а не настоящий человек.

Я подошел к ней, но не стал выключать свет.

– Еще кое-что, – сказал я. – Хочу еще кое-что объяснить. Прежде чем мы начнем это.

– Ты не обязан. Ты же сам сказал, что мы все начинаем по новой?

Меня резануло это «по новой». В Ило это значило, что ты сам не успеваешь за собой. Но я понял, что она имела в виду. В этом слове заключалась мечта, что ты можешь войти в чистую, пустую комнату и закрыть за собой дверь.