— Приходилось, — ответил гость, а Амбалу в его ответе послышалась то ли злость, то ли сожаление.

С чего вдруг? Но подумать Амбалу не позволил Петрович, толкнувший его в бок и протянувший тарелку, от которой шел такой запах, что у Амбала слюни потекли.

— И что, пристрелил их? — поинтересовался меж тем Грязный.

— Нет, не пристрелил, — ответил гость, — отнять жизнь может каждый, а вот…

— О! — перебил его Длинный. — Теперь узнаю катехумена. Начал опять втирать за эти все священные жизни, необходимость сохранять баланс, и бла-бла-бла.

— Это просто слепни к нему близко не подходили, — ухмыльнулся Грязный, — так бы быстро их священные жизни перечеркнул бы. Да, катехумен?

— Нет, — покачал головой гость.

— Вот ты скучный! — посетовал Длинный и зевнул так, что чуть челюсть не свернул.

Следом за ним зевнул и Петрович, и Грязный.

Амбал же тряхнул головой — его тоже так потянуло в сон, что глаза прямо-таки слипались.

— Ну, хрен с ними, со слепнями, — махнул рукой Грязный, — может, еще чего необычного видел или слышал?

— Слышал, — кивнул катехумен. — К примеру, далеко на севере есть такие существа: кошмары.

— О! Интересно! — заинтересовался Длинный. — Что это и кто это?

— Такие сущности, — пояснил катехумен. — Издалека их легко спутать с людьми. А вот вблизи…

— Что? Страшные, как моя бывшая? — хохотнул Длинный.

Катехумен пожал плечами.

— Их не просто так зовут кошмарами. Эти твари действительно выглядят жутко. Глаза словно бы налиты пустотой, которая притягивает и гипнотизирует, длинные пальцы постоянно в движении. Их когти словно бы каждую секунду проверяют, нет ли поблизости плоти, которую можно разорвать. Но самое страшное — лицо. Нет носа, нет рта в привычном понимании. Есть огромная пасть, будто бы человеку ножом разрезали щеки, сделав улыбку от уха до уха. И кошмары постоянно скалят эту свою пасть, показывая несколько рядов мелких зубов.

— У-у-у! Как страшно! — хохотнул Длинный. — Пока не особо страшно. И что? Это и весь кошмар?

— Кошмар в том, что эти твари выглядят пугающе и страшно, — пояснил катехумен. — Когда ты их увидишь — поймешь: тебе конец. Но они никогда не будут нападать сразу. Они будут кружить вокруг тебя, будут заставлять тебя буквально дрожать от страха. Им это нравится, они любят запах страха. Они ждут, когда ты им пропитаешься, когда сам себя запугаешь, представляя, что они с тобой сделают. И лишь затем они на тебя нападут…

— В детстве страшнее истории слышал, — зевнул Грязный, — даже байка про черного наемника, и то страшнее.

— Угу, — кивнул Петрович, — лазют кругом и лазют. Подумаешь…взял пузырь, хлопнул для смелости, и все, тебе море по колено. Хоть обпугайся! Короче, катехумен, хреновые у те…

Петрович зевнул так, что даже у Амбала челюсть заболела.

— Так. Я спать, — заявил Петрович, — умаялся за сегодня.

И он тут же влез в спальный мешок и мгновенно захрапел.

— Ни хрена себе у Петровича нервы! — хмыкнул Длинный. — От твоих историй, катехумен, на сон потянуло. Хотя…что-то я тоже вымотался…

Он сладко зевнул, заразив зевотой и Грязного.

— Спать! — Длинный просто увалился поверх своего спального мешка и уснул.

— Э! Длинный! Ты в мешок залезь, а то замер… — начал было Грязный, однако не успел закончить фразу и заснул на месте, сидя.

— Что за… — Амбал попытался подняться, но понял, что ноги стали словно ватные, и он попросту не в силах заставить себя распрямиться.

Более того, появилось ощущение, что делать этого не надо. Исчез холод, было плевать на любые опасности. Единственное, чего Амбал хотел больше всего — это спать.

Но он все же пересилил это чувство и попытался подняться, попытался окрикнуть Бубу, чтобы тот пришел к костру и разбудил Длинного, который должен был заступать на дежурство.

Однако ничего Амбал сделать не смог. Когда он понял, что его попытки тщетны, Амбал вдруг заметил, что прямо перед ним кто-то стоит. Он поднял глаза вверх и увидел перед собой катехумена.

Амбал хотел было что-то сказать, но не смог, да и не успел: тяжелый кулак, прилетевший прямо в лицо, моментально выбил из него дух.

* * *

Серая муть, которая, как казалось, заволокла сознание Амбала, исчезла. Амбал вдруг понял, что ему холодно и неудобно, что он лежит на чем-то твердом. Он попытался подняться, попытался помочь себе руками, однако ничего не получилось.

Звякнула цепь, и Амбал с удивлением обнаружил, что руки скованны. А точнее, на запястьях наручники, а цепь от них уходит к стене над его головой.

— Это что за мать твою?! — не удержался и вполголоса пробормотал Амбал.

— Амбал? Это ты? — прошептал кто-то слева.

Голос показался Амбалу знакомым, однако узнать его сразу он не смог.

— Кто это?

— Это я — Грязный, — прошептал голос.

— Грязный? Что за хрень? Где мы?

— Это катехумен. Он нас чем-то отравил. Я сам очнулся уже здесь, — забормотал Грязный.

— Так. Стоп! — осадил его Амбал. — «Здесь» — это где?

— А черт его знает, — ответил Грязный, — в его берлоге, наверное.

— Катехумена?

— Ну, а кого еще?

— А где остальные?

— Петрович тут, но еще не пришел в себя. Длинный очнулся даже раньше меня, но начал вопить и материться, грозить катехумену, и тот его вырубил шокером.

— Так. А Буба? Буба где?

— Здесь, — Амбалу послышалось, или в голосе Грязного прозвучал испуг?

— Грязный! Что с Бубой? — прошипел Амбал.

— Не знаю, — таким же испуганным голосом ответил Грязный, — думаю, Буба все…

— Что, «все»? — Амбал уже начал злиться.

— Нету Бубы, — пояснил Грязный, — сожрали его.

— Сожрали? — не поверил услышанному Амбал. — Катехумен, что ли?

— Нет. Там внизу что-то есть. Я слышал, как оно чавкает и урчит.

Только сейчас, когда глаза полностью привыкли к слабому освещению, Амбал смог рассмотреть помещение, в котором находился.

Достаточно просторная комната в форме восьмиугольника. На каждой из стен есть две пары наручников. Точно таких, какими пристегнут сам Амбал.

Нет, увидеть наручники на противоположной стене Амбал не смог ‒ слишком далеко и темно. Однако слева и справа от него такие цепи были. Справа находился как раз таки Грязный, а вот слева у стены не было никого. Чуть дальше, у следующей стенки, на полу виднелось темное бесформенное пятно, и почему-то Амбал был уверен в том, что это либо Петрович, либо Длинный.