не поделаешь. Так по крайней мере сказала ему мать, когда приезжала прошлым летом. Она навела порядок в его холостяцкой комнате, немного посамоуправствовала: выбросила, например, синий чайник, который Николай так бережно перевез из барака в новый дом, по-своему переставила вещи, обтерла их, переложила книжки на этажерке, перелистала каждую, отогнула все уголки, а когда Николай спросил, чего она там ищет, она вдруг сказала, что ищет фотографию девушки. Николай сначала не понял. Тогда мать прямо спросила: «Невесты, что ль, нету?» Николай засмеялся: «Пока нет».

Запуская станок и следя за удалявшимся начальником мастерских, Николай опять подумал о том, как трудно ему с Громовым. Не понимает, что начальник смены должен знать каждого человека, интересоваться всем в его жизни. Правда, Николай сам это начал понимать совсем недавно, после случая с Федей. До этого и ему казалось, что главное — техника. Узнай технику, а людей ты и так знаешь, они всегда рядом. А выходит — нет. Вот хотя бы тот же Аркашка Черепанов. Разве Николай не знал его? С четырнадцати лет знал. С мальчишек! Весь, кажется, перед тобою. Нельзя было и подумать, что эта самая любовь замутит парню голову. Работает хорошо, а настроение неважное. Надо бы ему посоветовать в кого-нибудь другого влюбиться, если уж он не может без этого.

Николай улыбнулся, посмотрел на Аркашку и стал закреплять резец.

Домой он ушел под утро, поспал немного и снова отправился в мастерские. Пробегая мимо коксовой батареи, случайно поднял голову и увидел над собой в окне кабины коксовыталкивателя миловидное девичье лицо. Была минута затишья в работе, и, очевидно, поэтому девушка решила выглянуть в боковое оконце. Пробегая где бы то ни было, Николай почти никогда не задерживался, ни на чем не останавливал пристального взгляда. Небо он видел всегда в отдалении, впереди себя. Но тут он остановился, словно спрашивая: «Откуда здесь такое?» Улыбнулся в недоумении. Девушка тоже улыбнулась и спряталась. Николай пошел медленно, осторожно выбирая дорогу между рельсов, чугунных чушек и канав.

Утром следующего дня, проходя мимо батареи, он уже издали наблюдал за коксовыталкивателем № 15 (он вчера почему-то запомнил номер), но девушка не показывалась.

Он увидел ее снова только неделю спустя, увидел и сразу же улыбнулся. К этой улыбке он готовился несколько дней, и она вышла, очевидно, слишком натянутой, деланной — девушка рассмеялась. Коксовыталкиватель двинулся прямо на Николая, и тот вынужден был поспешно отступить. Выйдя на тропинку, параллельную рельсовой ветке, он постоял с минуту, посмотрел на удалявшуюся машину и, резко повернувшись, быстро пошел дальше.

Он долго думал над тем, как ему быть. Сначала рассердился на самого себя за то, что не сказал девушке ни одного слова, затем обиделся за ее насмешливость. Николай был убежден, что чувство любви, если оно только есть, дано ему для какой-то одной женщины, и он должен был разглядеть ее среди многих. Хотя некоторые девушки и нравились ему, — он не заводил с ними знакомства, потому что боялся обмануться в своем чувстве и обмануть девушку. А вдруг не та? Он часто слышал, как его называли робким. Фаня тогда посмеялась над ним: тебя, мол, еще ни одна девка не поцеловала. Да, не поцеловала. Ну и что же? Он не хотел этого сам. Когда над ним посмеивались, замечая в нем какую-то заметную всем чертову робость, он сердился и еще больше размахивал руками, стараясь за широким жестом спрятать свою тревогу… Николай решил отныне придерживаться тропинки и не глядеть вверх. В цехе было множество всяких дел, отношения с Сергеем Сергеевичем не налаживались, работа дома над новым чертежом не клеилась. Надо заниматься делом. А всяческие вольные мысли будут только мешать. Он стал ходить в мастерские другой, окольной дорогой. Но дня через три снова почему-то оказался на той самой тропинке, не выдержал, посмотрел вверх и увидел ту самую девушку. Заметив, что ее знакомый сегодня не улыбается, девушка и сама стала серьезной и, как показалось Николаю, чуть-чуть грустной.

Коксовыталкиватель двинулся, но уже не навстречу ему, как было прошлый раз, а прямо впереди него, отступая. Девичье лицо удалялось все с тем же грустным выражением. Николай выругал себя за неуместное злопамятство. А лицо ее все удалялось и казалось по-прежнему грустным… Коксовыталкиватель остановился у края батареи, и Николай, дойдя до рельсового тупика, повернул налево, к механическим мастерским.

Рука девушки легла на блестящий, точно отполированный, рычаг контроллера и повела его по кнопкам-контактам. В кабине было просторно и светло. Золотая полоска солнца сияла на механизме, и он бросал на потолок кабины круглый колеблющийся отблеск, напоминающий зыбкую сеть, отбрасываемую в яркий день водой. На стуле у стены лежало серое в елочку пальто девушки, а на нем — синий берет.

Девушку звали Надей. Она была высокого роста, темное платье облегало тонкую фигуру, тугим воротником сходясь на длинной шее. Еще в детстве, в школе, Надю прозвали длинношейкой. Надя часто вспоминала маленькую, облицованную мрамором школу в Орел-городке. Перед высоким школьным крыльцом было всегда шумно: мальчики играли в мяч, а девочки — в классы. Серебряный звонок дежурного был слышен с крыльца повсюду, и дети наперегонки взбегали по мраморным ступеням. Вдоль школьной ограды росли молодые тополя, и в первую перемену полоска тополиной тени падала на старую, изрезанную перочинными ножами одинокую скамейку и привлекала к себе. Ко второй половине тень сбегала со скамейки к туфелькам, но все же хорошо было сидеть с книжкой под тополями. В весенний день страничка светилась острой до слез белизной, строчки теряли четкость, будто плавились, но книгу закрывать не хотелось, не хотелось даже откликаться на крики подружек: «Надя! В классы играть! Опять читает…» Но Надя молчала. «Длинношейка, слышишь?» Но она не откликалась. Дома после школы Надя была первой помощницей матери, любила разговаривать с ней, а больше всего петь… Отец приходил поздно и не всегда мог поболтать с дочкой. Надя знала, что он обтачивает какие-то валы, очень похожие друг на друга, и по его рассказам выходило, будто вот уже несколько лет он обтачивает один и тот же нескончаемый, с трудом поддающийся вал.

Работал он в механическом цехе мраморского завода. Завод был старинный, двухсотлетний. По рассказам отца Надя знала историю завода. В старину мраморщики работали целыми семьями. Потому и получалось, что все в Орел-городке занимались мрамором, делали памятники, ступени для крылец, подоконники, вазы, пепельницы, разные кабинетные безделушки. Для этого брали, да и сейчас берут, мрамор белый и серый с голубыми прожилками. Раньше его добывали только в середине лета, запасали