– Не понял, – остановился Игрок. – Она хотела, чтобы ты обвинил их?

– Да. И уже подготовила почву.

– Какую?

– Оплаченный психиатр. Наверняка самый лучший. У меня сотрясение, отравление, глюки и бред. Я ведь бредил?

– Еще как. Болтал, уговаривал то отца, то этого Шрама.

– Вот-вот. Самое смешное, я и сам не уверен, где заканчивается сон и начинается реальность. Любой мозгоправ вытянет из меня это. И чем громче я буду кричать, тем ласковей они будут успокаивать.

– Значит, они выкрутились? – со злостью спросил Игроков, отбрасывая швабру. – Выкрутились из-за меня!

Макс не стал ничего говорить – не имел обыкновения оспаривать правду. Одно попустительство, одно молчание и невмешательство. Зло происходит, только если мы позволяем ему произойти. И чем больше проходит времени, тем труднее сказать правду. Даже сейчас уже сложно объяснить, почему он молчал все это время.

– Они одуреют от безнаказанности. Слышал бы ты, как смеется гвардеец, когда стоит на посту, ржет с такими же дуболомами.

– Да пусть ржет. – Вопреки собственным словам парень ухмыльнулся. – Когда нас смущал чужой смех?

– То есть?

– Предлагаю поменять правила, не поставив их в известность.

– Я правильно тебя понял?

– Думаю, да. Я же злопамятный сукин сын, как сказал Арчи. И если они забыли об этом, самое время напомнить.

– Кстати, Арчи велел передать, что по возвращении нас ждет карцер и у нас будет время не только отдраить его от пола до потолка, но и отремонтировать, – сказал друг, поднимая швабру.

– А Самарский будет снабжать нас материалами?

– Что-то вроде того.

– Надолго мы здесь? – Макс повернулся к выходу.

– Официально – до того, как тебя можно будет с помпой транспортировать в лагерь.

– Уже можно.

– Ага, – Леша пошел рядом, волочившаяся следом швабра оставляла влажный след, – только никто не будет гонять вертушки ради трех студентов. Лиса могла бы настоять, но она молчит, словно ее все устраивает, – Грош хмыкнул, – а наши уже получают распределения на специализацию, – с тоской протянул друг.

– Мы тоже получим.

И он не ошибся. Они получили. Через три дня, когда Макса уже перевели из медблока в обычную комнату по соседству с Игроковым и еще двумя студентами, которые в отличие от них проходили здесь настоящую практику, собираясь стать пси-историками.

Транспорт за ними должен был прибыть через десять дней. Десять дней ожидания. Настю он видел от силы раз пять, и каждый раз она предпочитала делать вид, что они не знакомы. Она разговаривала с Вороновым, которого Грош окрестил студентом номер один, шумным и увлекающимся толстяком, улыбалась Сухареву, студент номер два, отчаянно краснеющий при встрече с ней глазами. Иногда Лиса даже обращалась к Игрокову. Но не к Максу. И не к Калесу.

Когда принесли письма, они сидели в красном зале (так здесь называли комнату со стенами цвета крови и дюжиной постаментов вдоль них). Диван для отдыха в центре, на котором устроился Игрок с книгой по истории. Воронов и Сухарев за широкими рабочими столами рассматривали сквозь гигантские лупы осколки прошлых эпох. Парни то и дело записывали в толстые тетради в клеточку кривобокие значки, отдаленно похожие на буквы.

Их научный руководитель, профессор Дорогов, снимал со стены обломок фрески, шириной сантиметров двадцать шириной и чуть более пятидесяти длиной. Калес, только что притащивший студентам коробку с реактивами и поставивший звякнувший содержимым ящик, скалил зубы Грошеву.

На Макса многие смотрели. Его спутники успели хоть немного влиться в коллектив, тогда как парень оставался чужаком, не врагом, а скорее вызывающим любопытство незнакомцем.

Фреска качнулась в руках профессора и едва не ударилась о стол. Макс сделал шаг и придержал край каменного изображения.

– Спасибо, – поблагодарил он и положил экспонат перед толстяком.

– Что это? – спросил Грошев, рассматривая грубые изображения людей.

– В нашем полку прибыло, Иван Аверович, – рассмеялся сидевший за соседним столом Сухарев.

– Это то, над чем мы работаем, – ответил профессор, нестарый, начавший лысеть мужчина в растянутом свитере с заплатами на локтях.

– Над чем там работать? – оторвался от книги Леха. – Без обид, проф, но какая польза от того, что вы узнаете, в какой горшок мочился по утрам Керифонт Первый?

– Ну, хотя бы такая, что не пить из этого горшочка чай.

– Разве что, – буркнул Леха.

Профессор смахнул тонкий слой пыли и указал Максу на ближайшее изображение. Человеческая фигурка стояла, вытянув руки с развернутыми ладонями, будто останавливая что-то невидимое. Рядом стоял еще один человек, но его вытянутые руки сменили положение, теперь они простирались ладонями вверх, словно он подставлял их подо что-то.

– Попробуйте сделать то же самое, – предложил Иван Аверович.

– Что? – не понял Макс.

– Это не смертельно.

Грош оглянулся, справедливо полагая, что его разыгрывают. Леха смотрел поверх страниц. Гвардеец остановился в дверях, Воронов и Сухарев делали вид, что ничего особенного не происходит.

– Смелее. Нет ничего страшного в том, чтобы вытянуть руки, – поторопил Дорогов.

Макс пожал плечами и поднял ладони, готовясь оттолкнуть нечто невидимое. Толстяк, оказавшийся напротив, возмутился:

– Эй, не на меня!

Грошев отвернулся, теперь он смотрел прямо на Калеса, которого упражнения псиоников не впечатлили.

– А теперь разверни ладони во вторую позицию, – скомандовал Дорогов.

Грош подчинился. Несколько секунд стояла тишина, а потом толстяк засмеялся, книга в руках Игрокова подозрительно подрагивала.

– Все то же самое, но с энергией. Точка приложения – нижний центр, направление – смещающийся по дуге вектор от большого пальца к мизинцу. Силы насколько хватит, не жалей, вряд ли…

Мужчина не договорил, потому что Макс сделал то, что от него требовали, вывернул ладони, одновременно собирая силу и посылая по дуге. Он наслаждался каждой секундой, легкостью, с которой энергия потекла по пальцам. Чистая, терпкая, по-прежнему ощущаемая как тягучий запах озона, вызывающий сухость во рту, как перед грозой. Но на этот раз в нем не было ничего неприятного.

Подчиняясь движению ладони, сила закрутилась. С рук сорвалась воронка. Именно так он ощущал ее – быстрое завихрение, оттолкнувшееся от ладоней. Дверь открылась, не видевший и не чувствовавший ничего особенного Калес отошел в сторону, пропуская в зал высокого седого мужчину. Вошедший на секунду замер и сделал инстинктивный шаг назад. Воронка, провернувшись с десяток раз, рассыпалась. Дорогов покачал головой.