– Да.

Я видела, как проступил румянец у него на щеках и как Анна Михайловна тревожно посмотрела – не на меня, на него.

– Я привыкла, – объяснила я. – Сначала было тяжело, после дома. Потом стало нормально. Даже лучше, чем когда живут по четверо.

– Понятно, – кивнула Анна Михайловна. – Но все же зайдем на минутку, чтобы мы хотя бы представляли, как ты живешь, да?

Мне показалось, что Андрею как-то… неловко, что ли. Он взглянул на свою мать, но я не поняла этого взгляда.

В нашей комнате были не все, всего человек шесть. Кто-то лежал на кровати, еще не раздеваясь ко сну, с телефоном (днем лежать нельзя, если ты не болен, но после ужина воспитатель уже не гоняет), две девчонки сидели на окне, болтали. За нами вошла и Лерка.

– Здрассьте! – сказала она. – Я – Лера, Руськина подружка.

– Здравствуй, – ответила Анна Михайловна. – Мы тебя уже сегодня, кажется, видели.

Лерка продолжала стоять рядом, не отходила. Я выразительно посмотрела на нее. С чего вдруг она стала моей подружкой? Когда? Она в ответ показала мне за спиной Анны Михайловны, чтобы та не видела, неприличный жест. И осталась стоять.

– Ну, показывай, где твоя кровать… – немного напряженно сказала Анна Михайловна.

– Вот здесь.

Мне показалось, что покрывало заправлено как-то не так, как я обычно заправляю. Я взглянула на Лерку. Та глупо улыбалась с совершенно непроницаемым видом. Искала деньги!.. Но вряд ли нашла. Я недавно обнаружила в своей тумбочке удивительный тайник – много туда не поместится, но пока все мои денежные сбережения можно засунуть в потайную щель на рассохшейся панели стенки и заложить щепочкой.

– Можно сесть? – спросила Анна Михайловна.

Я видела, как неловко Андрею, как неловко его матери.

– Давайте лучше пойдем в коридор, там можно сесть на окно у… – Я чуть было не сказала «у подсобки».

Я ведь не знаю, кто там сейчас и какие звуки можно случайно услышать. Может быть, там Веселухин – с горя. Что там точно он делает с Алёхиной, никто не знает, но уже два раза за последнее время с ней запирался, мне кажется, именно для того, чтобы все говорили, он там с Дашкой. И еще посылает маленьких мальчишек, чтобы мне передали, чтобы «я его не искала». Чтобы я начала его ревновать. Глупо, но кто сказал, что Веселухин умный? Дашка потом ходила потерянная, пыталась что-то рассказывать, мне, в том числе, что-то без начала и конца. Мне было ее ужасно жалко, я понадеялась, что у Веселухина хватит не ума, просто здравого смысла, чувства самосохранения, не наделать никаких глупостей. Но надежды на это, судя по последним событиям, было не очень много.

Оглушение от встречи с Андреем прошло. Заработала голова, это уже хорошо. Мне очень не нравится состояние, когда я не владею собой. Это похоже на температуру – когда все расплывается от жара, не соображаешь, не помнишь, что сказала, проваливаешься куда-то. И еще это похоже на опьянение. Я знаю, я пробовала на Новый год шампанское. Точнее, не настоящее шампанское, а лимонад, в который наши мальчики подлили водки.

Это было не в этом году, когда Веселухин лез ко мне, а раньше, на второй или третий год в детском доме, я была еще маленькая. Еще Вера не выпустилась. Она меня потом страшно ругала. Но могла не ругать. Мне самой было так плохо – не рвало и не тошнило, но никак не могла проясниться голова, – что я боюсь с тех пор этого состояния.

Вот и сейчас на некоторое время голова у меня помутнела. Мне было не плохо, наоборот, радостно и странно. Но постепенно все возвращалось на свои места. Сердце по-прежнему стучало, но… я как-то к этому привыкла. Еще час назад я не знала, что он есть на свете. Теперь знаю. Пока собраться с мыслями не могу. Но уже могу его хотя бы спокойно рассмотреть, чтобы понять – а что такого я увидела-то? Почему так меня перевернуло? Или это невозможно понять…

Я стала рассматривать Андрея, Анна Михайловна тем временем разворачивала подарки. Сели мы на подоконник у входа – там было холодновато, но зато не так шумно. Андрей остался стоять перед нами.

– Вот такая юбка… Будешь носить? – спрашивала она. – Еще вот тетрадки… Я думала, тебе пригодятся… Так, чай, печенье, вот крем для рук, ты пользуешься, наверно, вот еще юбка… колготки…

Я кивала и смотрела на Андрея. Чем больше я на него смотрела, уже спокойными глазами, тем больше он мне нравился. Наверно, он и другим тоже нравится, хотя он далеко не красавец. Может быть, чуть-чуть длинноват нос и лицо худовато, но зато чистая кожа, без прыщей, пятен, лишних волос на лице. Хорошая, веселая улыбка – это так важно. Мне кажется, по тому, как улыбается, а особенно смеется человек, можно многое, если не все, о нем сказать. Да и вообще. Что-то в нем было такое, что отличало его не только от всех наших, но и от учеников в школе. Что-то невероятно для меня притягательное. Не знаю, можно ли объяснить, почему один человек нравится, а другой – нет. Наверно, это одна из самых больших загадок природы.

– Как-то я про книги не подумала… – продолжала Анна Михайловна. – Действительно, ты же писала… Но сейчас в Интернете в принципе все есть… Андрей, что ты как замороженный? Скажи что-нибудь!

Он пожал плечами. Что он мог сказать? Мне кажется, ему очень не нравилось у нас. Да и кому здесь может понравиться? Если Анна Михайловна ставила целью показать своему сыну, как плохо в детском доме, она легко эту цель выполнила. Хотя Андрей ничего не увидел и не увидит – настоящего, что у нас бывает.

Не успела я это подумать, как входная дверь, у которой мы сидели, распахнулась. Ввалился Веселухин. Уставший, расхристанный, с кое-как намотанным шарфом, в грязных-грязных ботинках. Протопал мимо, а потом дернулся и резко остановился. Медленно повернулся на нас.

– Привет, Паша! – на всякий случай как можно приветливее сказала я.

Веселухин посмотрел на Анну Михайловну, на Андрея, на меня, потом снова на Андрея и на Анну Михайловну. Коротко выматерился от переизбытка эмоций и недостатка информации. Я решила ему помочь, пока он не продолжил.

– Паша, познакомься, это мой шеф, Анна Михайловна… А это ее…

– Знаю… – перебил Паша. – Все уже знают! Не было тебя! Где ты была? С ним? – он изо всех сил махнул рукой куда-то в сторону.

– Ой… – только и сказала я.

Кажется, я даже зря что-то начала говорить. От звука моего голоса Паша разъярился и стал наступать, ведя себя так, как будто кроме нас двоих здесь никого не было.

– Ты когда ушла? Я еще на обеде тебя искал!

– Паш, Паш… – Я встала и подошла к нему. – Успокойся, пожалуйста. У меня было рисование. А потом танцы.

– А-а-а! – закричал Паша. – Ну, я так и знал! Я же там был! А-а-а! Меня охранник, сволочь, сбил, говорит, никого в зале нет! Нет танцев! А ты там с ним была! Я свет видел! Видел! А шторы почему были закрыты?

– Паша… – Я быстро взяла его под руку, обернулась к Анне Михайловне и Андрею, сказав: «Извините», и отвела в сторону. Паша сопротивлялся, руку вырвал, но поплелся за мной. – Слушай, или ты сейчас немедленно прекратишь, или я…