Я посмотрела на часы – половина седьмого, рань, все спят, даже галки и вороны во дворе, закрыла окно, но уснуть уже не удалось. Вот всегда так – в школу вставать трудно, а в субботу и воскресенье меня как будто изнутри кто-то толкает – тот же самый, кто не хотел никак вставать на неделе. Я полежала-полежала и встала. Я все-таки вчера разделась. Заставила себя, когда открыла проветрить.

Я побегала по двору одна, мальчиков так рано будить было жалко. Потом побегала еще по лесу. Добежала до ручья, умылась чистейшей ледяной водой. Вытереться было нечем, лицо горело после этого, но стало очень хорошо. И неожиданно, когда я бежала по тропинке, по которой не так давно шла на поляну, куда меня так наивно вызвал Паша, мне пришла в голову непривычная мысль. Может быть… мне сходить на службу, к отцу Андрею?

Два человека, с которыми я недавно познакомилась, имеют одно и то же имя. Два человека, к которым я прониклась душой… Про второго Андрея, сына Анны Михайловны, я только так могу сказать. Не знаю за что. Не знаю почему. Может быть, я ошибаюсь. У меня появилось знание на уровне чувств, ощущений – что он хороший человек.

Я где-то читала, что все девочки, когда влюбляются, объясняют маме прежде всего, что «он – хороший человек». Мне объяснять некому, я говорю это себе. Как я могу это знать? Ведь так можно судить только по поступкам. А он ничего не делал. Не знаю. Но мне так кажется. По его реакциям на слова Анны Михайловны, по нашему короткому разговору. По тому, как он совершенно не был шокирован словами Паши, значит, он ему не поверил. Просто смотрел на него как на безумца, а не на меня как на шалаву, в отличие от моего шефа Анны Михайловны. Или бывшего шефа, я уж не знаю, как теперь правильно.

Я не стала ждать завтрака, чтобы не сталкиваться с Веселухиным, быстро переоделась – хотела выглядеть в церкви поприличней, не быть в джинсах, как раз примерила одну из юбок, которую вчера привезла Анна Михайловна, оказалось – нет, для церкви она точно не пойдет. Для дискотеки, чтобы Веселухин гонялся за мной по всем темным углам, – в самый раз.

Я надела платье, которое никогда еще не надевала, мне его просто всучила Зинаида в прошлом году. Я вытянулась, оно стало чуть короче, не до самых щиколоток. Она как раз говорила, смеясь: «Может, к святым мощам куда поедешь, ты такая». А я еще удивлялась – к каким мощам, почему? Вот Зинаида почти угадала. Платье похоже на древнее, как носили на Руси много столетий назад, но, наверно, модное. Я видела похожее по телевизору у одной журналистки, когда она приходила на телешоу.

Суета с платьем как-то отвлекла меня от мыслей, из-за чего я хотела пойти на службу. Но я вышла на улицу, и то ощущение вернулось. Было очень рано, тихо, даже дядя Гриша еще не встал, я вылезла в боковую калитку, а точнее, там, где мальчишки когда-то отковыряли часть забора, дырку заколотили, но не плотно. И сейчас мы пользуемся этой дыркой, называя ее между собой «калиткой», все так привыкли.

Я быстро шла по просеке, по заиндевевшей после ночи траве, было довольно зябко, и вспоминала один разговор о счастье, который затеяла Серафима в прошлом году. Или он затеялся сам, как-то так вышло. Мы писали сочинение по Достоевскому, написали плохо, формально, в основном все списали из Интернета, было несколько совершенно одинаковых сочинений. Русичка поделилась с Серафимой, а та, как классная руководительница, решила провести плановое мероприятие на каникулах, которое так и называлось «Разговор о счастье», вместо обещанного похода в кино.

На каникулах наш класс обычно ходит в кино. На билет нужны деньги, домашним дают родители, а нам выделяет школа как на культурное мероприятие, правда, только в том случае, если никто не подрался, не попал в полицию, не послал учителя или воспитателя матом. Сейчас бы мы пошли, если бы не это сочинение. Поэтому на «разговор о счастье» идти вообще никто не собирался. И – удивительно – пришел почти весь класс. Просто потому что и домашним детям тоже на каникулах в поселке деться некуда. А уж нам-то и подавно. Тем более мальчики рассчитывали, что Серафима, «страшная снаружи, добрая внутри», устроит потом чаепитие, принесет из дома что-нибудь вкусное, как она порой делает.

Сначала никто не хотел ничего говорить. Она спросила: «Кто как представляет себе счастье – свое собственное?» Кто-то стал отшучиваться, остальные молчали. Серафима подняла одного, другого, поняла, что так не получится. И тогда она придумала: попросила нас написать записки, не подписывать их, а поскольку она отлично знает наши почерки, разрешила писать печатными буквами, если кто-то уж совсем не хочет откровенничать. И – удивительно – все согласились и стали писать. Я тоже. Кто-то справился за пять минут и занялся, как обычно, телефоном. Кто-то сидел и писал. Я думала долго, а написала довольно быстро. Потом мы сдали записки, и Серафима спросила:

– Все согласны, чтобы я зачитала ваши записки вслух?

Кто-то заворчал, забурчал, а Песцов громко сказал:

– Нет, я не согласен.

– Забери свою записку, Аркадий, – легко ответила Серафима.

– А вам что, неинтересно? – удивился Песцов. – Зачем я писал тогда? Я же не для этих анацефалов писал, для вас.

Серафима нервно пожала плечами. Она хотела дружного разговора, это понятно. Класс у нас никакой, мы пришли недавно, нас приняли не все, да они и сами между собой не слишком дружат. А Песцов еще всегда подливает масла в огонь. Не думаю, что Веселухин точно знал смысл слова «анацефал», но интонацию он услышал. Встал, дал Песцову пинка и сел на место. Тот вслед ему показал неприличный жест, но догонять не стал.

– Все? – спросила Серафима. – Больше ни у кого возражений нет? Ты будешь забирать записку, Аркадий? Ведь она неподписанная.

Он высокомерно пожал плечами и с ненавистью взглянул на Пашу. Мы тогда с Пашей еще не дошли до точки в отношениях, как сейчас. Я была, разумеется, на его стороне. Да я и сейчас на его стороне, чтобы он ни делал. Я понимаю – он не виноват. У него такая природа, и ему никто никогда не говорил, что человек отличается от животного в том числе тем, что умеет себя сдерживать. И, наверно, я действую на него как-то… Именно при мне включается у бедного Паши механизм продления рода – сам он, конечно, об этом не знает. Но ученые знают. Я с лета стала читать один журнал в Интернете про последние достижения в науке и узнала удивительную вещь. Собственно, ничего сложного тут нет, просто я как-то никогда об этом не думала.

Человек подсознательно ищет того, с кем продолжит род. И этот кто-то в чем-то обязательно совпадает с тобой, в чем-то тебя дополняет, в чем-то отличается… Механизм невероятно сложный, сознательно это не сделаешь. А вот когда «вспыхивает», это оно и есть. Неужели у меня именно так вчера было? Беда лишь только в том, что механизм этот очень глупый. Он включается тогда, когда человек не может еще продлевать свой род. Ну что было бы, если бы я сейчас – даже страшно произнести это – родила бы, например, от Паши ребенка? Потому что так природа Пашина захотела, мудрая и глупая одновременно. Мне четырнадцать лет, ему еще не исполнилось шестнадцати. Он плохо учится, ничего не хочет. Хочет только меня любить и драться с мальчишками.