— Ну, — сказал он, беря Эллен на руки, — теперь мы пойдем и положим на ранку пластырь.

Девочка уже почти не плакала.

Он принес ее в ванную и обнаружил глубокую ранку под ногтем безымянного пальца правой руки. Наверное, отвалится ноготь.

— Какой он синий, — сказала Эллен, зачарованно глядя на кончик пальца.

— Как черничный пирог, — сказал Томас, и дочка хихикнула.

Он сел на крышку унитаза, посадил Эллен на колени и принялся ее качать.

— Прости, — прошептал он. — Я не хотел расплющить тебе пальчик.

— А ты получил бы что-нибудь сладкое, если бы расплющил пальцы себе?

Ребенок с надеждой посмотрел на Томаса, вытирая рукавом нос.

— Может быть, — ответил он, — если сладкое у нас есть.

— Ты можешь купить в магазине. Я очень люблю сладкие машинки.

Они вышли из ванной, держась за руки. Тельце девочки еще подрагивало от пережитого потрясения.

«Она такая хрупкая. Надо проявлять к ней больше внимания».

Калле, конечно, не повесил одежду, а бросил ее на пол в прихожей. Томас не стал ничего говорить — просто поднял одежду и повесил на вешалку.

Обернувшись, он увидел, что София смотрит на него от двери кухни.

— Если ты все время будешь за ним убирать, то он никогда ничему не научится, — сказала она.

Он слегка пожал плечами, улыбнулся и развел руками:

— Ты права. — Он склонил голову набок.

Она улыбнулась ему в ответ:

— Можешь садиться за стол. Обед готов.

Она снова исчезла на кухне. Он прошел к обеденному столу в студии и невольно пригнулся, подавленный огромным пространством. Обычная высота потолков в прихожей и ванной только усиливала разницу. Пространство студии доминировало над всей квартирой. Только покатая стена отделяла студию от неба. В самом высоком месте высота потолка доходила до шести-семи метров. Косые световые люки и переплетение брусьев заставляли вспомнить Три БеКу или другие стильные нью-йоркские кварталы (Томас там, правда, не был, но София была и говорила ему о схожести).

— Калле! — крикнул Томас, обернувшись. — Обед готов!

Он услышал, как в комнате Калле — размером не больше посудного шкафа — пиликнул плейстейшн, и вздохнул. Он поднял с пола Эллен и усадил ее на подложенную на стул подушку, чтобы она смогла дотянуться до тарелки. София решила, что покупать высокий детский стул не надо — «она все равно скоро вырастет», — и была, наверное, права.

Она вошла в студию с миской картофельного пюре и со сковородкой, на которой лежали ломтики жареной колбасы.

— Калле! — снова позвал Томас, усаживаясь. — Обед на столе!

— Меня сначала должны убить, — скучным голосом ответил мальчик.

— Нет, иди сюда сейчас же!

София, потупившись, смотрела в стол. Она не любила, когда Томас кричал.

Послышался демонстративный вздох, потом игра остановилась, и в студии появился Калле.

— Я чуть было не побил свой старый рекорд, правда.

Томас потрепал его по волосам.

— Ничего, зато сейчас поешь колбасы.

— Мм! — промычал Калле, взбираясь на высокий, обтянутый черной кожей хромированный стул. — Она с луком? Н-ну! Можно его соскрести?

— Да ты попробуй, — сказал Томас.

— Что заработали, то и едим, — заметила София. — Хочешь вина?

Она улыбнулась, и он улыбнулся ей в ответ:

— Спасибо, не откажусь.

«Любая еда кажется вкуснее с вином. Тефтели и макароны становятся вкуснее с вином. И колбаса. Даже готовое картофельное пюре становится съедобным. Почему до сих пор я пил так мало вина?»

Они чокнулись.

— Как прошел день? — спросила она, отпив «Риохи».

Он тоже отпил глоток и прикрыл глаза. Божественно.

— О, — ответил он, поставив бокал на стол. — Крамне перестал со мной разговаривать после того, как я показал ему, что мы не можем исполнить директивы. Он считает, что увеличить сроки заключения — это хорошая идея, а у меня на этот счет нет своего мнения, но стоимость содержания заключенных возрастет, а это полностью противоречит полученным нами директивам.

Он отпил еще вина, а София понимающе кивнула.

— Это хорошо, что ты все ему показал, — сказала она. — Теперь социалистическому правительству придется еще раз хорошенько все обдумать, и все это благодаря тебе.

Томас поставил на стол бокал и уставился в тарелку. Он сам голосовал за это социалистическое правительство и на самом деле считал, что оно будет разумно работать. Он знал, что София не разделяет его взгляды, но, вероятно, думает, что он разделяет ее взгляды.

«Анника всегда голосовала за левых».

Он отогнал эту непрошеную мысль.

— Как прошел день у тебя?

София не успела ответить, как заплакала Эллен.

— Мне снова больно, папочка, — сказала она, протягивая ему заклеенный пластырем пальчик. Наверное, он слишком туго навернул пластырь, потому что кончик пальца сильно распух.

— О, дорогая, — сказал он, дуя дочке на палец. — Мы дадим тебе таблеточку, чтобы ты спокойно спала ночью и эта глупая рука тебе не мешала.

— Или сладости, — сказала девочка, вытирая слезы.

— Может быть, тебе бы дали сладкого, даже если бы ты не поранила руку, — подколол сестру Калле.

— Ты сначала доешь, а потом посмотри, нет ли чего сладкого у меня в портфеле, — сказал Томас.

— Ура! — крикнул Калле и взмахнул ножом и вилкой, плеснув жиром на обои.

— Ну вот, — сказал Томас. — Посмотри, что ты наделал!

София встала, оторвала кусок бумажной салфетки и вытерла жир. Впрочем, на стене уже были и другие пятна.

— Сиди за столом как следует! — прикрикнул на сына Томас, и Калле съежился под его взглядом.

Они продолжали есть молча.

— Можно я пойду? — спросил Калле, кладя нож и вилку в пустую тарелку.

— Подожди сестру, — сказал Томас, и Калле застонал:

— Но она такая медлительная.

— Я уже поела, — сказала девочка и отодвинула тарелку с недоеденной колбасой.

— Ладно, — сказал Томас и облегченно вздохнул, когда дети сползли со стульев и убежали в холл.

Он посмотрел на Софию и улыбнулся, она улыбнулась ему в ответ. Они снова чокнулись.

— Это жизнь, — не отрываясь от бокала, сказала она, глядя Томасу в глаза.

Он не ответил, глядя на ее блестящие от лака светлые волосы и яркие глаза.

«Колбаса и готовая толченая картошка. Это и есть жизнь?»