— Ты не хочешь ничего сказать? — спросил он.

Телефонный аппарат стоит у его кровати. В такую рань он еще в постели. Я не раз лежала рядом с ним, когда он звонил по телефону. Во времена, когда я его любила, мне нравилось смотреть, как он разговаривает по телефону, лежа в постели и зажав трубку между ухом и плечом; у него была спокойная, собранная и несколько надменная манера говорить по телефону; люди, которые умеют разговаривать так, как он, добиваются успеха.

— Послушай, — сказал он, — меня это не касается, но разговор стоит денег. Связь между Венецией и Дортмундом не самая дешевая штука, даже в воскресенье до восьми утра. Ты должна была заказать разговор за мой счет. — В его голосе послышалась приглушенная ирония. — В этом случае я, в виде исключения, согласился бы его оплатить.

— Герберт уже в Дортмунде? — спросила она, чтобы выиграть время.

— Нет, но он в пути.

Она облегченно вздохнула. По крайней мере, я буду избавлена от того, что он даст Герберту поручение разыскать меня здесь.

— Это было совсем глупо с твоей стороны — сбежать от Герберта.

Она вслушивалась в его голос. Телефон делал его несколько иным. Рейнский акцент звучал сильнее, чем обычно. Рейнский акцент как бы отполировывал его голос, делал его гладким и рутинным, превращая в голос одного из тех мужчин, которых на Рейне зовут «швитье», «бабником». Но Иоахим — не бабник. Хотя он и обходительный, обходительный холодный коммерсант, не принимающий телефонных звонков, заказанных за его счет, но он к тому же без юмора, он слишком деловой, он недостаточно поверхностный человек, чтобы быть «бабником».

— Я сбежала не только от Герберта, — сказала она. — Кроме того, мне безразлично, глупо это или нет.

Я уже разговариваю как О'Мэлли. Она вспомнила ночной разговор с незнакомцем, который теперь уже не был незнакомцем. «Мистер О’Мэлли, — сказала она, вложив в свой голос толику торжественной издевки, — оставайтесь на своей лодке. Когда-то очень давно, в прошлой жизни, вы совершили поступок, который сделал вас виновным. Большинство людей несет на себе груз какой-то вины, с которой они должны жить. Но вы теперь — мужчина, одинокий мужчина на своем катере. Было бы просто глупо, если бы вы взяли и испортили свою нынешнюю жизнь». Мнение Иоахима, что было глупо с ее стороны сбежать от Герберта, звучало как эхо ее предостережения Патрику. И ее ответ Иоахиму был эхом ответа, который дал ей Патрик. «Крамер, — сказал он, — тоже апеллировал тогда к моему уму, моей интеллигентности. Я ведь вам рассказывал. С тех пор я поклялся не попадаться больше никогда на этот трюк». Она припомнила, что в этот момент его глаза окрасились цветом ненависти, полной воспоминаний.

— Тогда я не понимаю, почему ты мне звонишь? — услышала она вопрос Иоахима.

— Мне нужны деньги, — ответила она.

— Значит, Герберт прав, — сказал он. — Он считает, что у тебя слишком мало денег и тебе придется скоро отказаться от своей нелепой затеи. Я ответил ему, что исключаю такой поворот событий; если ты совершаешь такой шаг, то ты его давно и основательно спланировала. — Он помолчал, потом раздраженно заключил: — Значит, я ошибся.

— И ошибаешься снова, — сказала она голосом, полным издевки. Когда он злится на меня, он мне очень нравится. О, если бы он знал, как нравится мне, когда злится на меня. — Я вовсе не отказываюсь от своей затеи. Я и не думаю сдаваться. Я только хочу, чтобы ты прислал мне немного денег, чтобы мне не надо было сдаваться.

Она напряженно ждала ответа. Не зашла ли я слишком далеко? Может, он понял, что я даю ему шанс? А я действительно даю ему шанс? Хочу ли я оставить ему надежду, что в один прекрасный день он сможет любить женщину, которая больше не является его пленницей? «Вы ошибаетесь, Патрик, — предупредила я несколько часов назад, — этот человек точно знает, чего ему от вас ждать». «Возможно, — ответил он, — но я больше не его пленник. Я могу действовать». Вот разница между черным маленьким чертиком и мной: я уже не пленница Иоахима, но у меня нет ни малейшего желания причинить ему зло. Она вспомнила, как сказала Патрику: «И все же вы боитесь!» В этот момент, в разговоре с Иоахимом, Франциска поняла, что движет О’Мэлли. Его страх знает нечто большее, чем он сам. Его страх знает, что он все еще пленник Крамера. Он должен убить не для того, чтобы вернуть себе свою честь, ее не вернет и месть, а просто для того, чтобы больше не быть пленником Крамера. Я же не являюсь больше пленницей Иоахима. Я не его пленница, потому что не хочу мстить ему, потому что больше не боюсь его, потому что я даже могу снова дать ему шанс. Она была настолько погружена в свои мысли, которые хотела додумать до конца, что ей понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что ответил Иоахим.

— Я и не подумаю посылать тебе деньги, — сказал он. — Я пошлю тебе билет Венеция-Дортмунд. — И тоном, в котором уже почти звучала ненависть, добавил: — Конечно, спальный вагон.

Собственно, я могла бы уже положить трубку. Я дошла до той самой точки, что и позавчера после обеда в разговоре с Гербертом, когда он употребил выражение «производственная авария». Для таких мужчин, как Герберт и Иоахим, существуют только «производственные аварии». Но и с Гербертом я продолжала задавать вопросы, когда все уже было абсолютно ясно. Чего же я продолжаю расспрашивать Иоахима?

— Ты действительно думаешь, Иоахим, — сказала она, — что так могло продолжаться вечно?

— Так и будет продолжаться, — ответил он. — И тебе это всегда нравилось.

Она почувствовала, как лицо ее покраснело от стыда, даже здесь, где ее никто не видел.

Он прав. Мне это действительно нравилось. До самого последнего времени мне это очень нравилось. И хотя это никогда не было удовольствием, а, скорее, грустью, особенно потом, мне это все же нравилось. Подумав так, она сказала себе, что это метод Крамера. Крамер победил, потому что заставил свою жертву ощутить ценность жизни. А жизнь — это и есть то, что тебе нравится. Террор таких людей, как Крамер и Иоахим, был действеннее, чем террор костоломов. Крамер рассчитывал на то, что Патрик назвал «тонким изобретением». На то, что мы заводимся автоматически.

И тут случилось чудо, и страх покинул ее. Чудо заключалось в том, что она вдруг вспомнила, что, возможно, у нее будет ребенок. Чувство, которое она до сих пор воспринимала лишь как страх, помогло ей совершить шаг в свободу. Он не прав. Дальше так не может продолжаться, потому что у меня будет ребенок Возможно, будет ребенок Иоахим выбрал неверный момент, чтобы терроризировать меня. Я уже не то, что нужно таким людям, как он и Крамер: жертва со связанными руками.

Я человек, который не поддается механическому заводу. И хотя я, возможно, страдаю, хотя я больше не могу выбирать, я не должна делать то, что мне когда-то нравилось. Уже давно краска стыда на ее лице сменилась краской смятения; смятение происходило от тех парадоксальных мыслей, которые кружились вокруг совершенно нового чувства; от этого смятения она избавиться не могла, но чувствовала совершенно четко, что она свободна.