Эти боро, как и все местное правительство Лондона независимо от партии, оставались, по сути, верны идеям Моррисона и традиции «социализма в вопросах воды и газа» Уэбба. В Лондоне не было ничего похожего на гражданские волнения, поднимавшиеся в этот момент в городах Франции и Германии. Методичный Моррисон был типичным «новым» лондонцем, ездившим на работу из пригородного Летчуэрта, а не из Вестминстера, Финсбери или Бетнал-Грина. Под его флагом Вулидж в 1920-х годах построил свыше тысячи муниципальных домов. Бермондси снискал всеобщее восхищение успехами в здравоохранении с бесплатными стоматологией, патронажем и лечением туберкулеза. Кроме того, в Бермондси строились плавательные бассейны и был учрежден «комитет по благоустройству», под руководством которого церковные кладбища были превращены в скверы. Появился даже новый сорт георгинов, названный в честь Бермондси. Система перераспределения сборов сработала так, как и было задумано.

Невилл Чемберлен смог провести реформы, направленные на создание государства всеобщего благоденствия, но с более серьезной проблемой – введения лондонского рынка жилья, вновь начавшего бурно расти, в определенные рамки – ему справиться не удалось. Местные советы могли строить дома, но у них это получалось не лучше, чем у частных застройщиков: воткнули дома в чистом поле и собираем арендную плату. Какой-либо инфраструктуры или хотя бы подобия спланированной застройки не предполагалось. В 1927 году Чемберлен учредил орган с претенциозным названием Комитет по региональному планированию Большого Лондона. Однако все, что сделал комитет, – это зафиксировал три года спустя, что зеленые территории, расположенные внутри окружности радиусом 11 миль (ок. 17,7 км) с центром в Чаринг-Кроссе, исчезают со скоростью тысяча акров (ок. 4 кв. км) в год.

В 1932 году (Чемберлен уже был канцлером Казначейства, но бдил за происходящим на предыдущем месте службы) правительство представило первый в истории страны комплексный Закон о городском и сельском планировании. Закон предоставил советам (прежде всего лондонскому) полномочия составлять планы землепользования, в том числе на уже застроенных участках, а застройщикам «рекомендовалось» согласовывать сносы и перестройки с советами. Это была первая с XVII века мера, направленная на обуздание роста столицы, если не считать постановлений местных властей и строительных правил. Были установлены нормы ширины улиц и высоты зданий: последняя не должна была превышать 100 футов (ок. 30,5 м) для деловых зданий и 80 футов (ок. 24,4 м) для жилых зданий[148]. В законе, однако, были тщательно обойдены требования к обеспечению инфраструктурой или сохранению территорий общего пользования. Советы могли запрещать снос исторических зданий, но лишь при условии выплаты компенсации, из-за чего это положение применялось лишь на бумаге.

Из-за беззубых формулировок закон оказался неэффективным. Депрессия 1929–1931 годов ударила по Лондону не так сильно, как по стране в целом, однако политический климат в последующие годы не способствовал правительственному регулированию бизнеса. Обращение в Вестминстер с просьбой сохранить Норфолк-хаус осталось без ответа из-за цены, в которую это обошлось бы. Эстетические вкусы эпохи были не настолько тонки, чтобы ограничить постепенный снос Портленд-плейс работы Адама или остановить строительство Чарльзом Холденом[149] здания совета Лондонского университета, возвышавшегося над владением Бедфорд. Время от времени пресса публиковала письма протеста; в одном из них архитектор Чарльз Роберт Эшби, участник движения «Искусств и ремесел», сетовал, что «любой прекрасный памятник прошлого… в котором можно было бы разместить библиотеку, клуб, музей, школу или приходское собрание, [вместо этого] сносится и продается на строительные материалы». Но протесты были напрасны. Тридцатые годы стали свидетелями самого чудовищного осквернения старого Лондона; сравниться с этим может разве что немецкий «Блиц»[150], да и то не факт.

Самый символический акт вандализма произошел, когда Моррисон в 1934 году вырвал Совет графства Лондон из рук тори (после этой победы лейбористы контролировали Совет вплоть до 1965 года, когда он был упразднен). Желая прослыть убежденным новатором, Моррисон решил снести непременный атрибут всех фотографий и картин, изображающих вид собора Святого Павла с Темзы, – изящный мост Ватерлоо работы Ренни. Он созвал прессу, которая должна была запечатлеть, как он лично выламывает кувалдой первый камень: «В сердце столицы нам нужна транспортная артерия, а не памятник древности». На этом, правда, чаша переполнилась. Пресса нападала на проявленную Моррисоном «эстетическую слепоту, граничащую с филистерством», и его «вульгарный утилитаризм». Корпорация лондонского Сити на три десятилетия отложила снос другого моста работы Ренни – Лондонского. Оба они были в конце концов заменены спартанскими каменными блоками – это все равно что замазать белилами картину Каналетто, не раз Лондонский мост рисовавшего. Что касается цели Моррисона – облегчить потоку транспорта движение в Вест-Энд, ей на смену позднее пришло другое стремление – этот поток снизить. Утрата моста Ватерлоо положила начало устойчивому отходу Лондона от Парижа и других европейских столиц, где исторические центры по-прежнему считались заслуживающими уважения и сохранения в их эстетической цельности. Вплоть до начала охраны исторических зданий, что произошло уже после Второй мировой войны, Моррисон и его преемники рассматривали берег Темзы просто как ряд строительных участков.

Если не считать сноса моста Ватерлоо, проблема передвижения по городу оставалась для Совета графства Лондон слепым пятном. Ни один другой город не делал так мало для обеспечения движения транспорта. Через правительство прошел только один проект дорожного строительства, и он в основном касался Истерн-авеню и Вестерн-авеню, облегчавшими движение через перегруженные восточные и западные пригороды. Были запроектированы северная и южная окружные дороги, а также построена объездная дорога в обход Кингстона. Эти шоссе стали магнитами для новых предприятий обслуживающего сектора, которые переезжали из Ист-Энда и доков. Среди них были фабрики «Гувер» (Hoover) и «Файрстоун» (Firestone), построенные архитектурным бюро «Уоллис, Гилберт и партнеры» (Wallis, Gilbert and Partners) в стиле ар-деко, а также другие, где производились бритвы Gillette, огнетушители Pyrene, электротовары марки Curry, зубная паста Macleans и хрустящий картофель Smiths. В 1931 году, на пике депрессии, пятнадцать фабрик в промышленной зоне Парк-Роял сообщали о нехватке рабочей силы. В том же году в Дагенеме открылся филиал американской компании Ford Motor, благодаря чему получили работу жители владения Беконтри, застроенного Советом графства Лондон, но находившегося в транспортной изоляции. К концу Великой депрессии, в 1933 году, на Лондон приходилась половина всех новых рабочих мест в Британии.