На фабрики, в больницы и в другие места поступало работать столько женщин, сколько не было никогда прежде. Большинство из них занималось конторской работой, в частности на государственной гражданской службе; но, например, количество работниц Вулиджского арсенала выросло со 125 до 28 000. Многие отмечали значительное количество работающих женщин в автобусах, в магазинах, в сфере услуг и даже в полиции. Одна из газет писала о женщинах, которые «глубокой ночью идут по столице; они ничем не защищены, но кто посмеет на них посягнуть? Залог их безопасности – вновь обретенная уверенность в себе, которую подарила “слабому” полу работа во время войны… До Армагеддона подобное было бы невозможным».

Лондон явно выиграл от войны. Заработная плата докеров удвоилась; доходы населения, вероятно, росли быстрее, чем в любой другой момент истории. Так как рабочих мест было много, сократилась доля людей без жилья, и вырос спрос, сгладивший перепроизводство времен строительного бума 1900-х. Сообщалось о дефиците мебели и даже пианино, без которых нельзя было помыслить «порядочный» дом представителя рабочего класса. Историк Джерри Уайт отмечает изменения на школьных фотографиях. На довоенных снимках, сделанных в школе на Уэбб-стрит, в трущобном районе Бермондси, были «оборванные, стриженные “под горшок”, насупленные мальчишки; у одних пальцы ног торчали из просивших каши башмаков, другие вообще были босиком». После войны на тех же школьных фотографиях красовались стройные юноши в пиджаках, начищенных до блеска ботинках и рубашках с открытым воротом. Детская смертность в Лондоне продолжала падать – с 15 % в 1901 году всего до 6 % в 1922 году. Один чиновник из Совета графства Лондон объяснял это как улучшением питания за счет бесплатных школьных завтраков, так и повышением доходов бедных слоев населения.

Война послужила причиной любопытного и иррационального увлечения Уайтхолла[145] насаждаемыми сверху пуританскими привычками. Пабы обязаны были закрываться рано, а «угостить» кого-либо стаканчиком – даже супруга – стало уголовным преступлением. Именно во время Великой войны были введены печально известные британские ограничения на время продажи спиртного в пабах, отмененные только в 1988 году. Спортивные матчи ограничивались, однако театры, мюзик-холлы и рестораны были битком набиты. Лондон запрудили люди в военной форме: они толпились на станциях, они шествовали по паркам и площадям. Викарий церкви Святого Мартина-в-полях Дик Шеппард предложил бездомным солдатам (которых нередко высаживали из поезда на вокзале Чаринг-Кросс, и дальше иди куда хочешь)«всегда открытую дверь» в крипте своего храма.

За время войны 124 000 лондонцев погибли в бою; около 10 % составляли молодые мужчины между 20 и 30 годами. Самым травматичным испытанием для населения города было начало воздушных бомбардировок. Во время первой из них, в мае 1915 года, над Восточным Лондоном прошли цеппелины, сбросив 120 бомб, в основном зажигательных, на Далстон, Хокстон и Стратфорд. Семь человек погибло. За цеппелинами последовали бипланы-бомбардировщики «Гота» и самолеты-«гиганты» класса «Ризенфлюгцойг», появившиеся осенью 1917 года. Основное воздействие они оказывали на боевой дух населения. Бомбардировочные рейды вызывали панику – не в последнюю очередь оттого, что город казался беззащитным перед ними. Беатрис Уэбб записала, что эти рейды «истерзали нервы лондонцев и имели своим следствием немало случаев постыдной паники даже среди зажиточных и образованных людей». Она вспоминала, что для нее прибежищем служили книга и сигарета. Тысячи людей покинули свои дома и нашли жилье в Хэмпстеде, Хайгейте или даже Брайтоне. Рейды прекратились лишь в мае 1918 года, когда противовоздушная оборона Лондона научилась на равных сражаться с атакующей стороной. К тому времени погибло около 670 лондонцев. Впервые со времен викингов сама столица оказалась на линии фронта.

В одиннадцатый час одиннадцатого дня одиннадцатого месяца 1918 года выстрелы сигнальных ракет отметили наступление перемирия. Толпы высыпали на улицу, вновь пережив минуты ликования, как после снятия осады Мафекинга. 100 000 человек, по оценкам, собрались перед Мэншн-хаусом, который все еще оставался эмоциональным средоточием для многих лондонцев; остальные заполнили Вест-Энд. По слухам, некоторые лондонцы в своем восторге переходили все границы. Писатель-сатирик Малкольм Маггеридж утверждал, что видел ночью в парке совокуплявшиеся парочки, – от многократного повторения этот анекдот не стал более достоверным. Более достойным символом мира стали скорбевшие в молчании толпы лондонцев в соборе Святого Павла. В целом горожане прежде всего испытывали облегчение и желание положить конец войне, которая сама должна была, по словам Герберта Уэллса, «положить конец всем войнам».

Великая война, как называли ее тогда, стала первой «тотальной» войной. Как таковая, она породила более высокие общественные ожидания от современного государства, полностью мобилизовавшего свои ресурсы. К тому же во главе этого государства находился Дэвид Ллойд Джордж, который еще на посту министра финансов перед войной сделал решительный шаг вперед в социальной сфере. Теперь он позиционировал себя как главу общенациональной коалиции, обещая, что правительство сделает страну «достойной для жизни героев». Он не уточнял, что именно имел в виду, но подразумевалось, что государство, которое могло победить Германию, сможет безусловно и навсегда победить бедность.

Выборы в декабре 1918 года прошли на волне военного патриотизма. Это было первое общенациональное голосование, в котором участвовали все мужчины в возрасте свыше 21 года и все женщины старше тридцати. Коалиционные кандидаты – в основном консерваторы, но также и несколько примкнувших к коалиции либералов – победили с огромным перевесом. Надежды на зарю новой эпохи несколько тускнели в связи с огромным государственным долгом, выросшим с 80 миллионов фунтов в 1914 году до 590 миллионов в 1920 году. Это означало, что бюджетные расходы придется решительно рубить; мера получила название «топор Геддеса» (по имени инициатора – председателя комитета по национальным расходам сэра Эрика Геддеса). Вернувшихся героев ждала не растущая экономика, а финансовые ограничения. 1920–1922 годы стали периодом рецессии, подтолкнув государственных мужей к не слишком мудрому стремлению заставить платить за все Германию с ее и без того разрушенной экономикой.

Весной 1919 года консерваторы сохранили господство в Совете графства Лондон, однако молодая лондонская Лейбористская партия (то есть «партия труда») увеличила свою долю с двух мест до пятнадцати, отобрав тысячи голосов у либералов. Лозунг лейбористов, вдохновленный охваченной волнениями Ирландией, гласил: «Гомруль для Лондона»[146]. Они призывали к муниципализации всего – от торговли углем, хлебом, молоком и мясом до пассажирского транспорта. Что более важно, лейбористы взяли под свой контроль двенадцать из двадцати восьми администраций боро. Представитель партии Герберт Моррисон стал мэром Хакни, а Клемент Эттли – членом парламента от Степни. Но самой прославленной личностью был шестидесятилетний мэр Поплара Джордж Лэнсбери, истовый христианин и редактор левой газеты Daily Herald. Пацифист, позднее защищавший от нападок сталинский Советский Союз, Лэнсбери объявил своей целью «основать царство Божие на земле» или, по крайней мере, в Попларе.