Угроза воскресила в памяти лондонцев воспоминания о Великой войне, и многие пребывали в ужасе: ведь все знали, насколько усовершенствовались с тех пор бомбардировщики. Бертран Рассел писал, что после начала войны столицу сразу же сровняют с землей. Она превратится в «один огромный бушующий Бедлам, больницы будут брать штурмом, транспортное сообщение прекратится, бездомные будут взывать о помощи… враг будет диктовать свои условия». Такие взгляды выражали не только философы левых убеждений. Черчилль еще в 1934 году предупреждал, что от трех до четырех миллионов лондонцев будут спасаться в сельской местности. Согласно правительственным прогнозам 1937 года, за две недели бомбардировок должны были погибнуть 600 000 человек, и в больницах было развернуто 300 000 коек. Как следствие, столичные власти организовали эвакуацию около 660 000 женщин и детей, в том числе половины всех школьников города, в провинцию. Эта операция, по сообщениям, прошла без единого серьезного сбоя.

Вялые бомбардировки доков начались в сентябре 1940 года, однако целились немцы плохо, и в основном бомбы падали куда придется. В Лондоне с самого начала ввели ночное затемнение; эта мера была непопулярной, но считалась эффективной. В качестве защиты от бомб распространялись металлические полубочки, которые назвали «бомбоубежищами Андерсона»; их нужно было устанавливать на заднем дворе. В центре города от них было мало проку, и по сигналу воздушной тревоги люди бросались в метро. Попытки предотвратить скопление людей на платформах оказались тщетными; станции быстро переполнились, и власти махнули рукой.

Такой войны, как зимой 1940 года, лондонцы еще не знали. Каждую ночь любой житель города мог погибнуть – внезапно, как некогда в окопах Великой войны. 29 декабря 1940 года 130 бомбардировщиков сбрасывали на Лондон бомбы со скоростью 300 штук в минуту. Окрестности собора Святого Павла были объяты пламенем, но сам собор не рухнул. Пострадало около трети старого Сити. Затем бомбардировки прекратились: Гитлер переключил внимание на Восточный фронт. Лишь в 1944 году произошло еще четырнадцать налетов, прозванных «бэби-блицем». За ними, с июня 1944 года и до конца войны, следовали атаки самолетов-снарядов «Фау-1» и ракет «Фау-2».

О бомбардировках люди вспоминали по-разному. Писательница Элизабет Боуэн отмечала, что каждый вечер лондонцы «чувствовали, как истончается промежуток между живыми и мертвыми… Когда небо начинало бледнеть, а потом темнеть с наступлением сумерек, прохожие на улицах говорили друг другу: “Доброй ночи! Удачи”. Каждый надеялся, что не умрет ближайшей ночью, а если умрет, то будет хотя бы опознан». Представление о «духе Блица»[157] давно развенчано в публицистике как патриотическая фикция, изобретенная в Уайтхолле для поднятия духа населения. В душах лондонцев господствовала скорее мрачная готовность пережить то, что происходит, до конца. При всем при том тысячи эвакуированных детей вернулись домой еще до того, как бомбежки прекратились: часть населения считала правительственные меры избыточными.

Люди молодые, казалось, воспринимали все происходящее спокойно, даже лицом к лицу сталкиваясь с происходящим ужасом. В январе 1941 года при попадании бомбы в зал станции «Банк» погибло 117 нашедших там убежище человек. Моя мать, тогда студентка, вызвалась в добровольцы и стала водителем скорой помощи в Ист-Энде. Когда я спрашивал ее, как она себя ощущала, она спокойно отвечала: «Как водитель скорой помощи». Лишь после мы узнали, насколько травматическим был этот опыт для девушки, которой едва исполнилось двадцать. Там же, где непосредственного соприкосновения с кошмаром войны не было, царила атмосфера жутковатой обыденности. Даже в сильно пострадавшем Сити конторские работники приспособились к ежедневным неудобствам. Управляющий Банком Англии Монтегю Норман два или три раза в неделю ночевал на работе, а жаловался только на скуку: из-за простоя в коммерции работы было мало.

Частью военного нарратива стал не столько «дух», сколько сила духа граждан. Значение приобретали мелочи: концерты пианистки Майры Хесс в Национальной галерее в обеденный перерыв; танцовщицы в театре «Уиндмилл» (Windmill Theatre), который «ни разу не закрывался»; фотоснимок купола собора Святого Павла, объятого пламенем; огород, разбитый во рву Тауэра; песня Ноэла Коварда «Гордость Лондона» (London Pride). Город стал участником войны нового типа (возможно, предыдущий подобный случай был во времена Тридцатилетней войны) – конфликта целых народов, а не просто армий.

Этот живой образ Лондона перенес через Атлантику американский радиожурналист Эд Марроу. Он вел репортажи из Лондона в прямом эфире, рассказывая о девушках, беспечно идущих на работу в платьях, и о богачах, вкушающих напитки в вестибюлях отелей, пока вокруг сыплются бомбы. Один из слушателей говорил Марроу: «Вы положили погибших в Лондоне к нашим дверям, и мы поняли, что эти мертвые – не чужие, а наши». Он помог развенчать заблуждение, согласно которому «то, что происходит за океаном за 3000 миль (ок. 4828 км), на самом деле вообще не происходит». Черчилль считал, что Марроу сыграл ключевую роль в том, что изоляционистски настроенная Америка в 1941 году вступила в войну.

Целью «Блица», как и любых кампаний по бомбардировке городов, было сломить волю населения, принудить свергнуть правительство или поменять его политику. Ни то ни другое достигнуто не было – ни в Британии, ни в Германии. Даже работа для нужд фронта почти не прекращалась, а задачи гражданской обороны – защита от налетов, тушение пожаров, обеспечение едой и кровом бездомных – придавали широким массам чувство вовлеченности, которого у них не было во время Первой мировой войны. Последующие опросы показали, что число самоубийств и психических расстройств в Лондоне снизилось, а предсказания массовой паники и «бомбового невроза» оказались чепухой.

Хотя «Блиц» продолжался недолго, для Лондона он стал определяющим событием войны. Его прозвали вторым Великим пожаром; от бомбежек погибло около 30 000 жителей, и именно это послужило причиной статистического парадокса: один из каждых трех лондонцев, погибших во время Второй мировой войны, был гражданским лицом, а не военным. Бомбы сровняли с землей около 100 000 домов, а повредили вдесятеро больше. В некоторых частях Ист-Энда половина жилья стала непригодной для обитания.

Вера в агрессивную мощь бомбардировщиков послужила причиной ответной кампании Королевских военно-воздушных сил, обрушивших свой удар на Германию и продолжавших бомбить ее до конца войны. Как следствие, по сравнению с разрушениями в Германии жертвы Лондона кажутся почти незаметными. В Германии, по оценкам, от бомб погибло полмиллиона мирных жителей; налетам в течение всей войны подвергались не только крупные населенные пункты, но и небольшие средневековые городки, что было уж и вовсе бессмысленным варварством. Летчики упорно верили, что самолеты могут выиграть войну – возможно, даже без наземных боев. Этот просчет во всех смыслах дорого обошелся обеим сторонам.

В День Победы в Европе, 8 мая 1945 года, лондонцы вышли на улицы, чтобы праздновать. Однако радость была недолгой: предстояло зализывать раны. Для Великобритании победа оказалась пирровой. Лондон выглядел скорее как город побежденной стороны – почерневший, запущенный, усеянный руинами. С наступлением мира немецкие и японские промышленники ринулись восстанавливать производство, в то время как в Британии труд по-прежнему был неэффективным, а инвестиций не хватало, но разговоры о «нашем самом прекрасном часе» отвлекали внимание от этих недостатков. Наиболее тяжелой гирей на ногах Лондона было ложное представление о том, что он выстоял в одиночку (нам постоянно твердили об этом в школе) и теперь мог с полным правом вкушать плоды победы. На самом деле победа была в значительной мере достигнута усилиями Америки и Советского Союза. Им и достались какие ни на есть плоды.