– Нам нужно поговорить.

Как этот парень.

Я замираю, когда в дверном проеме появляется Дин Ди Лаурентис. Такер только что вышел, чтобы попрощаться с Фитци, и оставил меня одну разбирать ящики гардероба, но я останавливаюсь, когда Дин входит и закрывает за собой дверь.

Меня раздражает один его вид. Это несправедливо, что такой придурок по нелепой случайности оказался так привлекателен. Если объективно, Дин – наверное, самый красивый парень, которого я видела в реальной жизни, а не в кино. У него светлые волосы, точеные черты лица, как у моделей-мужчин, эффектное тело. И он чертовски обаятелен: именно так он и затащил меня в постель. Ну, если не считать трех дайкири, которые были тогда во мне. Я, может быть, даже встретилась бы с ним тогда еще раз, если бы не выяснила, что он спал с ассистенткой преподавателя ради хороших оценок.

– Разве? – растягивая слова, отвечаю я. – И о чем это нам надо поговорить, Ричи?

Он вздрагивает, как происходит всегда, когда я использую его прозвище. Я назвала его Богатенький Ричи после того, как узнала, что он использует для продвижения свои деньги и внешность.

– Ты точно знаешь, о чем нам нужно поговорить.

Я хмурюсь.

– Если ты имеешь в виду это, – я показываю на свой живот, – то тут нечего обсуждать. Мой ребенок – не твое дело.

– Такер – мое дело, – спокойно говорит он, скрещивая руки на мускулистой груди. – Черт побери, Сабрина, я всегда знал, что ты амбициозная стерва, но не думал, что еще и эгоистка.

Во мне вскипает злость.

– Ничего себе. Бо всегда пытался убедить меня, что ты достойный парень, но, очевидно, сильно ошибался.

Дин со свистом выпускает воздух из легких.

– Оставь Бо в покое. Мы говорим о тебе и Таке.

– Ты действительно хочешь ввязаться в драку с беременной девушкой? Потому что предупреждаю: из-за всплеска гормонов могу выцарапать тебе глаза.

Он равнодушно смотрит на меня.

– Ты портишь жизнь моему другу. Действительно думаешь, что я буду просто стоять в стороне и позволю этому случиться?

Стиснув зубы я с силой захлопываю ящик гардероба и копирую его позу, скрестив руки перед своей набухшей грудью.

– Такер – взрослый человек. Так случилось, что еще и отец моего ребенка. Если он хочет принимать участие в его воспитании, я не могу его остановить.

Его лицо мрачнеет.

– Это разрушит всю его жизнь. Разве ты не понимаешь? Он бросает все, ради чего работал, из-за телки, которая его даже не любит.

Челюсть у меня едва не падает на пол. Откуда он, мать его, взялся, чтобы говорить мне все это дерьмо?

– С чего ты взял, что я его не люблю? – вызывающе огрызаюсь я.

– Потому что, если бы любила, у тебя уже было бы кольцо на пальце. Так ничего не делает наполовину. Он любит тебя, у вас будет ребенок: если бы он хоть секунду считал, что его любовь взаимна, вы бы отправились в ЗАГС до того, как родится этот малыш. Вместо этого он остается в Бостоне, хотя еще с первого курса говорил, что собирается вернуться в Техас…

От нахлынувшего чувства вины дыхание спирает. Сильно.

– И теперь он собирается взяться за первую попавшуюся работу, вместо того чтобы открыть бизнес, в который действительно вложил время и в котором тщательно все продумал. – Дин качает головой. – Разве ты этого не видишь?

Я колеблюсь. Он прав. Такер ничего не делает спонтанно. И все же вот он, решает жить с парнем, которого едва выносит, думает о том, чтобы купить дерьмовую франшизу, хотя это дело ему даже не нравится, и все потому, что я была однажды настолько переполнена желанием, что забыла: «всего лишь кончика» так же достаточно, чтобы залететь, как и эякуляции прямо в тебя.

Он меняет всю свою жизнь ради меня. Меняет свои цели и планы, свой стиль жизни, чтобы приспособиться к этому ребенку. И я – та, кто заставил его сделать это.

Несмотря на свою угрозу выцарапать Дину глаза, я больше не чувствую себя беспощадной и злобной. Скорее… раздавленной.

Настолько раздавленной, что не могу сдержать рвущийся наружу всхлип и расклеиваюсь прямо перед Дином, черт его побери, Ди Лаурентисом.

Затем опускаюсь на пол и прячу лицо в ладони, плача так сильно, что даже не могу вздохнуть. Я задыхаюсь, пока горячие слезы текут по моим щекам и орошают ладони, похожая на содрогающуюся, жалкую беременную размазню, и, лишь когда твердая рука похлопывает меня по плечу, я понимаю, что Дин сидит на полу рядом со мной.

– Твою мать, – бормочет он, чувствуя, наверное, такую же беспомощность, как и я сейчас. – Я не хотел заставлять тебя плакать.

– Я заслуживаю этого, – задыхаюсь я между всхлипами.

– Сабрина… – он снова касается моего плеча.

– Нет! – Я уворачиваюсь от объятий и смотрю на него полными слез глазами. – Ты прав, я разрушаю его жизнь! Думаешь, это делает меня счастливой? Конечно же, нет! – Я всхлипываю, пытаясь вспомнить, как дышать. Он добрый, милый, такой… невероятный и не заслуживает, чтобы его мир вот так вывернули наизнанку. Сейчас он должен был строить планы и предвкушать, как окончит колледж и начнет новую главу своей жизни, а вместо этого… конец, мать его, истории. Лучший парень на всей планете застрял со мной навсегда, и все из-за того, что должно было стать случайным сексом!

Я выравниваю дыхание и зло вытираю слезы. Дин, сидящий рядом со мной, выглядит потрясенным.

– Блин, – наконец говорит он, – ты его любишь.

Я вешаю голову.

– Да.

– Но ты ему не сказала.

– Нет.

– Почему, черт побери, нет?

– Потому… – Я снова еле сдерживаюсь, чтобы не заплакать. – Потому что пытаюсь сделать для него все как можно проще! Любовь – сложная штука, а все уже и так стало достаточно сложным, и…

– И что? – спрашивает Дин.

И я не знаю, любит ли он меня.

Иногда мне кажется, что любит, но где-то внутри всегда сидит маленький зародыш неуверенности. Я честно не знаю, хочет ли Такер быть со мной, потому что любит, или просто считает, что мы должны держаться вместе ради ребенка.

– Неважно, – хрипло отвечаю я. – Ты прав. Ребенок разрушил его планы. – Я снова вытираю лицо. – Самое меньшее, что я могу сделать, – это убедиться, что все не будет разрушено еще больше. Я возьму на себя большую часть обязанностей. Это освободит много времени, и он сможет заняться тем делом, которое ему по душе.

Дин медлит.

– А что с Гарвардом?

– Я все еще собираюсь туда. – Горечь присоединяется к сдавившей горло грусти. – Не беспокойся, у тебя будет еще три года, чтобы ненавидеть меня и называть стервой.

– Если честно, меня там не будет, – признается он.