Придется нам всем еще раз пострадать за «вчера — офицера́». (Кабы только за это, и только раз!)

Кончаю, трудно перечесть[590], т. к. Евгения Михайловна отбывает. Обнимаем, целуем, спасибо, дружок!

Анечка, если успеете: надо бы выслать пригласительные билеты на действо[591] в Пушкинском музее Евгении Михайловне Цветаевой (на 3 ч.) Москва, ул. Чехова, д. 21, кв. 5, Анастасии Ивановне Цветаевой (на 2 ч.) Москва, ул. Горького, д. 26/1, кв. 9, Валерии Ивановне Цветаевой Таруса Калужской, 1-я Дачная, д. 13, Юрию Константиновичу Ефремову. Москва В333, Первая Черемушкинская, д. 4/34Б, кв. 36.

Милый Рыжий, Вас надо немедленно связать и заточить в сумасшедший дом; теперь Вам разрешат ехать «загранку» не раньше, чем через 10 лет, что совпадает с маминым 80-летием, из-за чего Вы обратно же не поедете. И так далее

А я-то уж и не писала Вам, думая, что не застану на территории Советского Союза. Ан застала. Итак, милый мой, Ваши дары волхвов обрадовали и удивили. Поразили, ибо книжечки эти не находимы. И испугали, т. к. на них, на обеих, явственно, как татуировка, проступали библиотечные штампы. Воистину, пути Господни неисповедимы, так же, как и Ваши. Спасибо, дружок; ни одной из этих книг у меня нет. Обнимаю и целую.

Сегодня разменяла последнее действие Скаррона, концу в первых числах октября, будем живы. Вчера не работалось (выбилась из графика, провожая Аду и покупая в «комиссионном» магазине дешевые яйца, мало похожие на куриные. Скорее всего — продукция пикассовских голубей)[592]. Прислать печатать нечего, т. к. весь этот галоп не отредактирован, т. е. «г.» еще не превращено в конфетки. Еще одна скорбная мысль: как только возьмусь за мамину книгу, обязательно навалится трехтысячестрочный Лопе: ведь его еще не редактировали, а редактор Любимов, очень строг и взыскателен, и единым манием разоблачает «конфетку», возвращая ей первоначальную сущность… Чую, что там будет агромаднейшая работа — Господи, как жить на этом свете, чтобы протоптанней и легше?[593] Сегодня звонил Оттен, сообщил а) что подборку в «Новом Мире»[594] выкинул Главлит из-за «Пушкин в роли русопята»; б) что Вика Швейцер обращалась к нему за помощью в организации юбилейного вечера в ЦДЛ, каковой организацией она занимается; в) что в Польше уже вышла книга переводов Цветаевой, куда входит гослитовский томик и «Тарусские страницы»; г) что там же готовится к печати том прозы, в полтора раза больше американского[595]; д) что он отлично знает «Леночку Юнгер»[596] (по поводу того, что пьеса «Милый обманщик»[597] должна 6-го идти в Художественном театре в переводе Голышевой[598] — со Степановой[599] в женской роли) — что Леночка не актриса и никогда ею не была, что это — т. е. «Леночкино» актерство — самодеятельность низкого уровня, что Леночка мила в быту и только, и что всю войну она отсиживалась … в Голливуде!!! (Себе бы так!)

Был у меня Макар[600] с супругой, от которой рассмотрела только острые ботинки; он советует оставить всё содержимое (хотя бы для того, чтобы было что выкидывать кому-то!) и предлагает, что рукопись сдаст сам (он член художественного совета (?) в Советском писателе). Впрочем, все это он должен был Вам разобъяснить в четверг? ЦДЛ способен не выделить помещения, если Воронков приложит руку; тут очень некстати эта история с подборкой в «Новом Мире» — и в любом варианте, в т. ч. и в оттеновском. Тетка все продолжает одаривать меня письмами про камень, наконец споткнулась где-то в Павлодаре и пришибла харю об асфальт; Валерия же поет «Скоро ты будешь, ангел мой…»[601], сама сегодня слышала. Спасибо за все, милый, простите за этот «через пень колоду».

О чем писать Звягинцевой, если еще ничего насчет ЦДЛ неясно?

Милая Анечка, про Эммануила Григорьевича[602] прочла 23 вечером в «Известиях» — послала телеграмму Галине Осиповне[603], Маргарите[604] и Вам для Юли, адреса которой не знаю. Конечно, из трех известных мне женщин больше всего думала — и думаю — о Юле, у которой была отнята даже возможность, что была у меня — зайти проведать, увидеть совсем живого человека, косящегося лукавым глазом, смеющегося, настоящего, без скидок на болезнь, на то, что уже стояло в изголовье. Я рада — если вообще вокруг этого может быть «радость» — что передали ему Юлин привет, получила от него — ей, пожала за нее его крепкую руку, поцеловала его — придя — за себя, уходя за нее. Но она-то этого была лишена. Никакое горе не перемалывается (то, что перемалывается — не горе!) и из му́ки муки́ не получается, но со временем всё уходит на самое дно души, там живет, а жизнь идет поверх… Так будет и у Юли.