проезжает мимо места, где находилась палестинская деревня, которую вместе с оливковыми деревьями и виноградными лозами полностью стерли с лица земли и из памяти бульдозерами. (Жители, используя идеальную идиому отрицания, официально описываются как «отсутствующие».) Те же американские евреи, которые открыто критикуют нарушения прав человека повсюду, от Сальвадора до Тибета, теперь превращаются из искушенных наблюдателей в ошарашенных коллективных жертв. Их собратьев-евреев, которые слишком резко или открыто критикуют отношение Израиля к палестинцам, объявляют «ненавидящими себя евреями» или обладателями «менталитета диаспоры».

Тем временем палестинский автобус направляется на «тур по поселениям» под руководством палестинского эксперта-географа. Путешественников возят из одного еврейского поселения в другое, сверяясь с картами, показывающими точное местоположение и размер конфискованной сионистами земли. Каждый дунам и оливковая роща тщательно отмечены. Пассажиры (большинство из них одеты в обязательную красную кеффию) – это разные типы сторонников палестинцев: знающие и преданные своему делу радикальные студенты из групп палестинской солидарности в Европе; свободно плавающие (и плохо информированные) активисты «мира и разрешения конфликтов», прыгающие от одной плохой сцены к другой; несколько романтических арабистов (с привкусом старомодного антисемитизма); докторанты работают над диссертациями на тему «Феминизм, ислам и постколониальный иной». Эти известны (израильтянам и палестинцам, которые работают вместе) как «политические поклонницы». Они ищут только информацию, которая подкрепляет политически корректный взгляд, с которым они приходят; многие отказываются даже посещать израильскую сторону невидимой границы. Они так же слепы в отношении израильской политической культуры, как сионистские туристы из Майами – в отношении палестинской истории.

Модельным описанием этих форм идеологического отрицания является противоречивое исследование Макии о молчании арабских интеллектуалов относительно зверств, совершаемых в Ираке при Саддаме Хусейне: «Молчание – это синоним смерти сострадания в арабском мире; это политика сокрытия «грязного белья» от публики, в то время как вокруг вас разворачиваются ужасающая жестокость и целые миры болезней. Молчание – это выбор, как у страуса, не знать, что арабы дела-ют с другими арабами, и все это во имя рефлекторного антизападничества, которое превратилось в болезнь … молчание в арабском мире – это молчание, покрывающее жестокость»[332].

Если в период нацизма была создана концепция «нации-наблюдателя», то Сербия, Босния и Косово превратили ее в целый дискурс о пассивном созерцании, бездействии и сговоре. Журналисты в Боснии сообщали о зверствах, наблюдатели за которыми казались такими же важными, как жертвы и преступники. Хроника падения Сребреницы, написанная Роде, например, целиком посвящена наблюдателям: голландским миротворческим силам, выполнявшим свою миссию по мандату ООН, голландскому правительству, аппарату ООН, правительствам Великобритании, США и Франции[333]. С самого начала, утверждает он, каждый, от рядового голландского солдата до международных лидеров, мог предвидеть грядущие массовые убийства. Официальные наблюдатели и миротворцы были свидетелями отдельных убийств и загрузки в автобусы мужчин; им недвусмысленно сказали, что должно было произойти, и они слышали звуки выстрелов; они вступили в сговор при составлении списков и отделении мужчин от женщин и детей. Однако они не предприняли никаких попыток вмешаться, протестовать или сообщить об этом. Даже после этого они пытались отрицать и скрывать доказательства своей осведомлённости. «Сребреница была не просто случаем, когда международное сообщество стояло в стороне, наблюдая за совершением далекого злодеяния. Действия международного сообщества воодушевляли, помогали и придавали смелости палачам»[334].

Это суждение может выглядеть слишком суровым. Эти люди не являются сторонними наблюдателями в традиционном смысле этого слова, они – оплачиваемые профессиональные представители так называемого международного сообщества. Активный мониторинг, поддержание мира, разрешение конфликтов и вооруженное вмешательство являются частью их должностных обязанностей, а вовсе не каким-то сентиментальным, альтруистическим порывом.

Они должны олицетворять новую эпоху гуманитарного вмешательства, глобальной полиции и международной юрисдикции. Треугольник злодеяния «жертва, преступник и свидетель» – становится квадратом; в четвертом углу – агент «международного сообщества» в голубой каске.

Будучи вдвойне отстраненными наблюдателями, мы смотрим на визуальные образы или письменные тексты, которые объясняют, как другие смотрят на страдания других. Но непосредственное знание стало демократизированным и глобализованным. Десятисекундный вид албанских детей, набитых в грузовик, выезжающий из Косово, делает всех нас очевидцами-свидетелями.

Моральный урок рассказов о социальных страданиях не становится яснее. Нынешнее культурное поклонение конфессиональному режиму – пересказывание историй о страданиях своей особой группы идентичности – не поощряет идентификацию с другими конкретными жертвами и не создает универсального чувства родства. Легко вызвать немедленное осознание присутствия. Конечно, нужно совсем немного воображения, чтобы увидеть себя соседями Китти Дженовезе. Но как сделать следующий шаг? Обугленные тела в яме на размытой черно-белой фотографии, сделанной шестьдесят лет назад, невозможно увидеть в реальности. Сегодняшние новости в прайм-тайм показывают нам тела в яме, вырытой вчера. Проблема, однако, не в том, что один образ более яркий, более запоминающийся или более «реальный», чем другой. Построение моста к страданиям далеких людей – это моральный, а не технический вопрос.

В Мемориальном музее Холокоста в Вашингтоне посетителям «концептуального музея» предлагается сыграть в игру, в которой можно идентифицировать себя либо с жертвой (евреем в Варшавском гетто), либо с преступником (немецким солдатом, которому было приказано убивать невинных женщин и дети), либо с наблюдателем. Директор музея комментирует: «Понимание непреднамеренной вины пассивного наблюдателя, вероятно, является самым важным и наиболее действенным моральным уроком, который музей может преподать своим посетителям. Его важность заключается в широкой применимости такого понимания к современным историческим и социальным явлениям, а также к явлениям в повседневной жизни каждого человека»[335].

Да, создатели музея, безусловно, правы, сосредоточив внимание на наблюдателях – ведь именно они являются посетителями. Но что такое «непреднамеренная вина»? И как американские подростки-учащиеся средней школы, посещавшие Вашингтонский музей в 2000 году, «отождествляют себя» с жителями литовской деревни 1941-го года, которые наблюдали и приветствовали действия немецкой специальной полиции, убившей сотни их соседей-евреев? Более того, что значит «применять» эту самоидентификацию в повседневной жизни в Нью-Джерси?

7

ОБРАЗЫ СТРАДАНИЙ

Любой из читателей этой книги сталкивался в своей жизни с болезнями, болью, беспокойством или несчастьем. Кто-то пострадал от дискриминации по признаку пола, сексуальной ориентации, внешности, этнической принадлежности или религии. Многие стали жертвами преступлений, стихийных бедствий или дорожно-транспортных происшествий. Все они, конечно же, были наблюдателями и свидетелями страданий других – знакомых (членов семьи, друзей или коллег) и незнакомых (нищих на тротуаре, возбужденных людей, бормочущих в автобусе, детей, подвергшихся насилию со стороны родителей на публике). Они также могли быть «виновниками», причинившими вольно или невольно страдания своим семьям и друзьям.

Однако после Второй Мировой войны большинство людей в большинстве западных демократий избежали жизни в мире массовых страданий и общественных