Пусть Анды – желчные экскременты страдающей несварением желудка планеты, но при том какое чудо дивной красоты являют собой эти горы! Они манят обещанием одиночества и покоя, шепчут о золоте, серебре, свинце и меди, о чистых ручьях, о сладостном дыханье, о затерянных цивилизациях и укромных девственных садах, что древнее первородного греха.

После бойни под Чиригуаной жители поселка и партизаны Ремедиос поняли – больше им не знать уединения и покоя. Они сознавали: рано или поздно сюда нагрянет целая армия, она опустошит все, разграбит и изнасилует, своей местью обессмыслив победу. В следующий раз прибудут танки, вертолеты и ревущие самолеты; не испуганные новобранцы, но гвардейцы элитных частей пограничной стражи. Все понимали, что настала пора уходить и где-то начинать новую жизнь. Многие разъехались по родственникам, а две тысячи человек составили армию, что отправится в изгнание, уйдет в горы, пересечет границу и начнет все заново в богом и людьми забытой безопасной долине. Партизаны Ремедиос, лично видевшие, слышавшие, нюхавшие и на своей шкуре испытавшие тотальную войну, расстались с грезой о вооруженной победе и подхватили мечту о новом творении, новом мире и лучшей жизни. Но на случай внешней угрозы, а также в силу привычки, прихватили и свое оружие, и трофейное. Дон Эммануэль повидался с доном Хью, доном Педро и французской парой и посоветовал уйти до вторжения военных, не дожидаясь побоища. Дон Хью и дон Педро улетели в столицу; Антуан и Франсуаза с детьми, сами не до конца сознавая, почему, примкнули к беженцам, увлекшись их виденьем нового рая и энтузиазмом дона Эммануэля. Если план блаженных полей не сработает, всегда можно вернуться во Францию.

Приготовления заняли две недели. Все съестное, инструменты, утварь, предметы домашнего обихода и дорогие сердцу вещички были упакованы в тюки и готовы к погрузке на животных. Хекторо собрал пастухов, чтобы согнать весь скот дона Эммануэля и тех, кто покидал родные места. Без угрызений совести они угнали и скотину, принадлежавшую дону Хью и дону Педро: те восстановят стада на страховку и компенсацию от правительства.

Повсюду царила предотъездная неразбериха: все паковалось, распаковывалось, выкидывалось и паковалось заново; суету усугубляли шнырявшие кошки, уверенные, что все затеяно для их развлечения. Хекторо, осатанев от кошачьих наскоков на тюки, в упор стрельнул в одну кошку; та удивленно моргнула и потрогала кисточки на ножнах его мачете и ремешки кожаных шароваров. Хекторо понял: эти твари неуязвимы. Он убрал револьвер и покорился назойливому кошачьему вниманию.

Лошадей поставили в связку по старшинству; их возглавил серый жеребец дона Эммануэля. Потом выстроили и связали уздечками осликов и мулов. Впереди каждой связки скотины ставили быка, а во главе первой стоял Качо Мочо – бык со сломанным рогом, бесспорный король местных быков, настоящий гигант, но нравом ласковый, точно касание девственницы; ему одному разрешалось жевать цветы у дона Эммануэля в саду. Куры поедут в ящиках на спинах вьючных животных, а коз придется гнать гуртом – слишком упрямые и нервные, чтобы идти в связке. Собаки, понятно, и так никуда не денутся.

С рассветом в день выхода весь багаж изгнания стали грузить на животных и к полудню закончили. Каждому поручили приглядывать за частью каравана, а когда угнетающая жара и влажность стали нестерпимыми и между раздраженными людьми пошли обиды, все отправились на сиесту, кроме донны Констанцы и Гонзаго, которые неистово отдавались друг другу на берегу Мулы, и учителя Луиса с Фаридес, кто нежнее и благопристойнее предавались любви на столе в школе.

Когда к вечеру все снова собрались, кошки опять скакали и бесились, а животные прямо паниковали. Они не слушались и не хотели трогаться с места. Взбивались клубы удушливой пыли, поклажа сваливалась и под многоэтажную ругань грузилась вновь, животные наступали на ноги людям, мулы ложились на землю и отказывались двинуться, а кошки шмыгали у всех под ногами и вскакивали на спину скотине, цепляясь когтями, чтобы не свалиться; скотина храпела, пятилась и дико вращала глазами – что это там кусает в шею?

Вечером, когда путники разбили лагерь на краю саванны, из Вальедупара колонна за колонной покатили грузовики и бронетранспортеры. В одном грузовике со взводом из двадцати солдат сидел Фигерас, лишенный всех наград и разжалованный в лейтенанты, несмотря на то, что лично арестовал полоумного террориста, обвешанного котомками с солдатскими медальонами, который с кошкой на руках вошел в ворота штаба.

Наутро, когда Аурелио повел переселенцев через джунгли, животные снова запаниковали. На деревьях, с треском перескакивая с ветки на ветку, вопили обезьяны, с воплями кружили туканы и их цветастые родственники.

– Что-то здесь неладно, – сказал Аурелио. – Животным эта тропа не нравится. Если не возражаете, поднимемся на холм и пойдем верхом по гребню.

– По мне, что так, что этак, – ответил Педро, и колонна, взяв левее, стала подниматься по отлогому склону сквозь невероятно буйные заросли.

Дону Эммануэлю пришла в голову мысль. Он протолкался вперед.

– Мне думается, надо свалить парочку деревьев, чтобы нас преследовать не смогли. Вот вроде такого. – И он показал на высокое дерево с густой кроной сбоку от тропинки.

– Ну так срубите, – предложил Аурелио.

Подмигнув, он толкнул Педро локтем, и оба, приготовившись веселиться, смотрели, как дон Эммануэль расчехляет мачете и с размаху бьет по стволу. Лезвие чиркнуло по коре, выгнулось и со звоном отскочило; мачете лежало в траве, а дон Эммануэль, приплясывая и гримасничая, держался за ушибленную руку. На дереве даже зарубки не осталось. Дон Эммануэль взглянул на ухмыляющихся Аурелио и Педро.

– Это квебрахо, – пояснил Аурелио. – Крепкая древесина, можно дороги мостить. Попробуйте другое.

– Квебрахо? – переспросил дон Эммануэль. – О которое топор ломается?

– И мачете тоже, – ответил Педро, подавая дону Эммануэлю его зазубренное орудие.

– Ах вы, сучьи дети! – с горечью произнес дон Эммануэль. – Это же мой любимый мачете!

Отказываясь признать поражение, он шел рядом с Аурелио и тыкал в подходящие деревья, но тот отвечал:

– Нет, это каучуковое дерево, как можно… А это бразильский орех, не пойдет… Нет, нет, это священное дерево, Пачакамак может обидеться…

– Все, сдаюсь, – сказал дон Эммануэль. – Но животные оставляют такие кучи навоза, что нас даже слепой найдет.

– Попробуйте вот это, – предложил Педро. – Только не начинайте, пока все не пройдут.

Дон Эммануэль за пару минут свалил бальзу и догнал колонну; его честь восстановлена.

Переселенцы забирались все выше по склону холма метров в триста высотой, уходившего далеко в джунгли. На вершине люди, кошки и остальные животные остановились под солнышком перевести дух, наслаждаясь прохладным ветерком и свежим воздухом. Внизу меж горами и саванной тянулась узкая полоса леса, к северу до самого горизонта простиралась громадная волнующаяся зелень джунглей. Слева поднимались манящие, но устрашающие горы, а справа в бинокль различалось покинутое селение, Чиригуана и блестящая ленточка Мулы. Люди печально глядели туда, сожалея о земле, где родились, трудились и веселились, и каждый про себя думал: «Когда-нибудь мы вернемся».