Нэйтан хотел свистнуть, как они с Кэмом делали всякий раз, предупреждая друг друга. Берегись. Папаша рядом. Чуть помедлил. Он не был уверен, что произойдет дальше, но не хотел, чтобы Баб это видел, поэтому подбросил мяч и с силой отправил его далеко в другую сторону. Баб поскакал за ним, потея и жалуясь.

И когда Нэйтан повернулся, он видел, что предупреждать слишком поздно. Застывший Кэмерон смотрел на отца, надвигающегося на него тяжелым шагом. И вместо того, чтобы развернуться и юркнуть обратно в дом, он спустился по деревянным ступеням и ждал. И когда Карл Брайт приблизился к своему среднему сыну, он едва-едва заметно замедлился. Проходя мимо, он на какую-то долю секунды повернул голову к Кэмерону, и, прежде чем исчезнуть в доме, единственный раз в жизни твердо кивнул своему сыну.

Дело сделано.

Дело сделано.

Еще бы.

Карл Брайт никогда в жизни не кивал своим сыновьям. Ни в знак приветствия, ни уж точно в знак одобрения. Его не было на ферме не один час, и на следующее же утро Джина и ее приятель пошли к начальнику и сообщили, что уезжают. Ничего не объяснив, не предупредив заранее, они просто решили ехать дальше.

Кейт пытался их отговорить – Джеки потом рассказывала. Он, конечно, слышал о том, что случилось на вечеринке, и расспрашивал о причинно-следственных связях. «Нет их, – сказала Джеки. – Просто недоразумение: Джине стало стыдно, и она раздула из мухи слона».

Нэйтан сидел на диване в гостиной, неотрывно рассматривая рождественскую елку. Лампочки тихо горели в умирающем свете дня. Похороны оставили после себя полчища чашек и тарелок, под которыми исчезла каждая поверхность в комнате. Стив ушел одним из последних, разумеется, не забыв перед этим вручить Нэйтану направление на прием. Когда они прощались, вся семья уже успела разбрестись по дому, который внезапно оказался слишком большим и пустым.

Отношение Кейта к Нэйтану разительно изменилось с тех пор, как Джина в спешке уехала. Нэйтан видел его не так часто, так что заметил далеко не сразу, но если раньше Кейт вел себя вполне цивилизованно, хотя и прохладно, то сейчас он внезапно стал откровенно грубым и отталкивающим.

Нэйтан после стольких лет по-прежнему отчетливо помнил его лицо тогда, на заправке.

Я знаю, что такие, как ты, вытворяют.

«Может быть, – подумал Нэйтан теперь, сидя на диване, – старик знал, о чем говорит». Эта мысль безумно угнетала.

В коридоре послышался шум, и в дверях возник Баб. В измятой рубашке, он стоял и щурился даже от такого тусклого света.

– А где все?

– Уехали. Все кончилось.

– Уже?

– Ну, ты хорошо поспал.

– А, – он плюхнулся на диван, и Нэйтан почувствовал запах алкоголя. Баб потер лицо рукой и уставился на Нэйтана налитыми кровью глазами.

– Что это с тобой?

Нэйтан, не зная, с чего начать, взглянул на своего брата и в ту же секунду будто снова держал на руках свою мертвую собаку Келли. В последние пару часов это ощущение отступило на задний план, но сейчас затмило собой все остальное. Нэйтан открыл рот, но с большим усилием выдохнул.

– Ничего.

– Что-то не похоже.

Нэйтан пожал плечами.

Баб зевнул и пробежал глазами по комнате.

– Куча народу была, а?

– Угу.

– Думаешь, и к нам бы пришли?

– Не-а.

– Да. Я тоже не думаю, – голос прозвучал покорно. – Чертов Кэм. Даже не знаю, как он это делал. Он был таким же придурком, как и все мы, просто умел это скрывать.

– Это то, что ты думаешь?

– Ну да, конечно, – Баб минуту смотрел на стену. Голос его был хриплый, а речь все еще слегка невнятной. – Это же правда, нет? То есть наш папаша был придурком, Кэм был придурком. И я тоже. И ты.

Нэйтан почти смеялся.

– Тут с тобой точно не поспоришь, брат, но некоторые вещи намного хуже других.

– Как скажешь, – Баб подавил отрыжку.

– Это правда.

– Ну, тебе видней, – Баб резко встал с дивана и шагнул к телевизору. – То есть Кэм, конечно, был козлом, каких поискать, но это ведь ты бросил мужика умирать.

– Это было десять лет назад. И вообще-то, он не умер.

– Уж точно не благодаря тебе. Но, может, ты и не виноват. Я же говорю: семейная придурковатость. Вряд ли с этим можно что-то сделать, – Баб стоял у телевизора, отключая провода игровой приставки.

– Люди меняются, брат.

– Угу.

– Нет. Послушай. Мне до Кэма очень и очень далеко.

– Отлично. – Баб на него не смотрел. – Главное не забудь об этом, когда вы с Ильзой будете выдавливать меня отсюда.

– Боже, Баб, ни у кого и в мыслях этого не было.

– Ну, увидим.

– Эй, – Нэйтан понизил голос. – В чем конкретно твоя проблема?

– Даже не знаю. Наверное, в том, что я без понятия, что вы планируете делать с моей собственностью – для начала. Всем начхать на мое мнение, кстати. Ну а еще у меня такие братья, как вы с Кэмом.

– Ну, сейчас у тебя остался только я, хоть тут для тебя хорошая новость. – Нэйтан чувствовал нарастающий гнев. Он встал, чтобы уйти. – Кстати, ничего не хочешь мне сказать про мою собаку?

– Какую еще собаку?

– Ты знаешь про какую собаку, черт бы тебя подрал, – Келли.

Руки Баба замерли на проводах приставки.

– Нет. Я понятия не имею, о чем ты.

– Нет?

– Нет.

– Совсем-совсем нечего сказать об отравленных ловушках на динго на моей земле? Ничего в памяти не всплывает? – При этих словах Нэйтан слегка стукнул его сбоку по голове. Баб оттолкнул его руку.

– Пошел к черту.

– Нет, это ты пошел к черту. Келли умерла в страшных муках, а я смотрел и ничего не мог сделать. Ничем не мог ей помочь, – Нэйтан чувствовал, что глаза становятся влажными.

– Это всего лишь собака.

– Я любил ее. Она была моим другом.

– Ну тогда тебе стоит чаще бывать на людях.

Нэйтан заставил себя сделать вздох. Он чувствовал закипающую ярость, которую, он знал, несправедливо обрушивать на одного Баба, но в этот момент он стоял здесь, прямо перед ним, и решение напрашивалось само собой.

– Ладно, – сказал он. – Хорошо. Но когда мы с тобой и с Ильзой будем сидеть и обсуждать дела фермы, я посмотрю на тебя, вспомню, что ты сделал с Келли, а потом буду долго и усердно размышлять на тем, как мне лучше тебе за это отплатить, – он шагнул ближе к брату. – Тебе интересно, почему Кэм ни хрена не доверял тебе ни в хозяйственных вопросах, ни в финансовых, ни в чем угодно еще? Да ты посмотри на себя. Кэм, может, и был последней скотиной – даже хуже, – но у него в башке, по крайней мере, были не булыжники.