отклеивающиеся обои цвета лошадиных зубов. Картонные коробки, выстроенные рядами вдоль стен, и мешки, наполовину заполненные мусором, придают захламленному дому еще более печальный вид: это признаки близящегося переезда в дом престарелых. «Я не поеду», – упрямо заявила Мардж, и я почувствовала укол жалости, понимая, что ей все равно придется это сделать, и зная, как тяжело разбирать воспоминания и распихивать их по коробкам. В конце концов, воспоминания в доме намного важнее столов и стульев.

Я вздрагиваю, когда Фингерс касается моего плеча, и чувствую запах его кожи – острый, почти звериный. Так, наверное, пахнет какой-нибудь старый барсук.

– Я провожу вас к выходу, Сильви.

– Спасибо. – Я с облегчением хватаю сумочку.

Кэролайн права. Зря я сюда приехала. Что я творю?

Мне бы сидеть с Энни, гуглить подержанные коляски и обсуждать дурацкие имена, которые дают своим детям знаменитости, а не совать нос в прошлое, разглядывая творившиеся там ужасы.

– Но… но ведь это дочка Большой Риты. Большая Рита, помнишь, Фингерс? Ты когда-то был безумно в нее влюблен. – Мардж подмигивает. – Ах ты, негодник, любитель подсматривать.

Сероватое лицо Фингерса вспыхивает. Дождь с новой силой начинает хлестать по окнам гостиной. Мардж кивком указывает на меня:

– А вот ваша мать умела хранить секреты.

А то я не знала.

– Большое сердце. – Еще глоток шерри. Алкоголь развязывает ей язык. – И ноги! Господи, эти ноги. Ну и наделали же они шуму.

Фингерс снова пытается подтолкнуть меня к выходу, но я не двигаюсь с места, почуяв какую-то другую историю, скрытую, как подводное течение.

– В каком смысле наделали шуму?

– Отпечаток ее ботинка остался на щеке Дона.

Господи. Получается, мама была в числе подозреваемых? Неудивительно, что она не хотела об этом говорить. Потом мне в голову приходит новое предположение, о котором я и подумать не могла всего несколько секунд назад: вдруг мама его и застрелила?

– Старуха живет прошлым. – Фингерс наклоняется к моему уху. Его дыхание влажное, как почва. – Но ничего толком не помнит, все путает.

Мардж закатывает глаза, поворачивается ко мне и продолжает заговорщическим тоном:

– Не обращайте внимания. У него никого, кроме меня, не осталось. Когда у тебя нет своей семьи, как у нас с ним, невольно начинаешь искать таких же, как ты сам. Ты ведь всегда боялся меня потерять, правда, мой маленький Зеленый человечек?

Фингерс стоит понурившись, с каким-то смиренным мальчишеским видом. Он не просто соцработник, а она – не просто пациентка, начинаю понимать я. Здесь есть что-то еще. Мардж поглаживает его по руке – материнский жест и в то же время проявление власти.

– Успокойся, а то оставлю без ужина, – тихонько бормочет она.

И на несколько секунд он застывает на месте, покачиваясь, будто дерево, пристыженный и молчаливый.

– Так вот, скажу без обиняков, – говорит Мардж, поворачиваясь ко мне и продолжая разговор про Армстронга. – Его волновал только прибор, висевший у него между ног. И он отнимал шансы у этой крохи.

– У ребенка Джо? – осторожно уточняю я, уверенная, что всем слышно, как у меня стучит сердце. Моя крошечная детская сущность легко проскальзывает в разговор, как шелк по стеклу.

– Да. – Мардж смотрит на меня, озадаченно нахмурившись, словно пытается разгадать то ли меня, то ли мои слова. Ее взгляд мутнеет, затуманенный старостью.

«Бросила меня и ушла». Я не могу через это перешагнуть. Но спросить все же нужно:

– Вы… вы не помните ее фамилию?

– Зачем вам это? – Фингерс оживает и предостерегающе смотрит на Мардж широко раскрытыми глазами.

– Я… – В глубине души я понимаю: я спрашиваю во многом потому, что мне положено хотеть это знать. Мы привыкли, что истории об усыновлении развиваются по такому сценарию: давно потерянная мать, слезливое воссоединение…

– Вы знали Джо? – Мардж хмурится, уставившись на меня, постукивая желтым ногтем по переднему зубу. – Как вы с ней связаны?

– Я… – Внутренне содрогаясь, я шепчу правду, которую так редко произносила: – В то лето меня нашли в лесу.

Где-то на периферии моего поля зрения Фингерс принимается лихорадочно дергать ногой.

– Что? – Мардж непонимающе морщится. – Что вы такое говорите?

– Я была той самой брошенной малышкой, Мардж, – говорю я громче, лишая эти слова сакрального значения. – Это была я, – еще громче.

Ее лицо белеет как мел.

– Вы лжете! – шипит она.

– Чушь собачья, – тихонько бормочет Фингерс.

Впервые за многие годы я смогла произнести эту простую истину вслух – да еще и в трезвом состоянии, в присутствии незнакомых людей, – смогла наконец заявить свое право на нее, а в ответ получаю обвинения в том, что я все выдумала. Я настолько сбита с толку и поражена абсурдностью ситуации, что несколько секунд молчу, не зная, что сказать, и сдерживая истерический смех.

– Я бы узнала дочку Джо. – Голос Мардж надламывается. Ее гнев расходится как рана. Слезы катятся по морщинистым щекам. Она в отчаянии поворачивается к Фингерсу. – Правда? Даже через столько лет.

– Конечно, милая. – Фингерс кладет руку на ее хрупкое плечо и обращается ко мне поверх ее седой макушки. – Все эти разговоры очень расстраивают Мардж. Не стоит.

Я потрясена и раздосадована. Столько лет я прятала и отвергала свою историю, и теперь мне срочно нужно ее отстоять. Потому что она моя, осознаю я. Она у меня в крови. Она часть меня. Прекрасная в своем несовершенстве.

– Но…

– Ложь! – Мардж бросает в меня печенье и начинает всхлипывать. – Жестокий обман! Вон! Вон отсюда!

– Что ж, Сильви. – Фингерс хлопает своими крупными белыми ладонями и криво улыбается. – Думаю, на этом мы закончим.

44

Гера

ЗА ОКНОМ ВСПЫХИВАЮТ две фары, похожие на светящиеся глаза. Они ползут к нам сквозь деревья. Еще один наряд полиции? Скорая помощь? Два констебля, которые нашли маму и Риту в лесу, теперь сидят у нас на диване, отложив фонарики на журнальный столик и достав записные книжки. С нашей помощью они «восстанавливают последовательность событий» – задают вопросы вполголоса, как в библиотеке. Мне кажется, будто я наблюдаю за собой со стороны, откуда-то с потолка.

У женщины-констебля на переносице серьезные очки с увеличительными стеклами. У нее на колготках стрелка. Ее напарник весь раскраснелся. Их рации постоянно шипят и жужжат. Я боюсь, что шум разбудит Тедди и он спустится вниз, чтобы узнать, что случилось. А что, собственно, случилось? Мне хочется расспросить полицейских. Или хотя бы сверить показания с Большой Ритой. В голове одна большая пустота, похожая на каток, – холодная и скользкая. Мысли не могут на ней устоять. Все куда-то скатывается. Полицейский неотрывно пялится на меня.

Кто-то