из местных жителей позвонил в участок, объясняет он, бросая взгляд на маму. Анонимная наводка. В его голосе пробиваются визгливые восторженные нотки. Наверное, когда ты полицейский, найти убитого человека – это большая удача, особенно в таких тихих местах. Может, в таких домах они тоже редко бывают. Полицейская озирается по сторонам, цепляясь взглядом за напольные часы, за картины на стенах и наконец за террариум – гору сверкающих осколков на полу. Вдруг это даст им повод думать, что у меня был мотив? Надеюсь, они хотя бы не подумают на Большую Риту.

Проблема в том, что она ведет себя так, будто в чем-то виновата. Нервничает, дергает ногой. Из ее горла рвутся всхлипы. Она их проглатывает. Малышка дремлет у нее на плече, завернутая в желтое одеяло, и Рита цепляется за нее, как будто боится, что ее могут отнять в любую минуту. Но полицейские даже ничего не спросили о ребенке. Они задают другие вопросы. Большая Рита говорит с запинками, особенно когда женщина-констебль упоминает отпечаток подошвы на лице Дона – подошвы тех самых ботинок, в которых была Рита и которые полицейские убрали в специальный пластиковый пакет.

– Итак, обувь принадлежит Робби Ригби? – спрашивает полицейский, пристально глядя на нее. – Верно?

– Верно, – бормочет Рита, утирая слезу рукавом розового кардигана.

– Вы можете это подтвердить, миссис Харрингтон?

– Да, офицер. – Невозможно даже представить, что всего несколько часов назад они с Доном ходили наверх «отдыхать». Она снова похожа на образцовую мать. Сидит, скрестив ноги в районе лодыжек. Прикрыла воздушное черное платье длинным кремовым кардиганом – хорошая идея, ведь на зеркальцах, которыми украшен ее наряд, осталась кровь, – и заправила волосы за уши. Теперь она выглядит не обезумевшей от горя, а просто шокированной и печальной, как и положено женщине, которая обнаружила «друга семьи» мертвым неподалеку от своего дома.

В ней появилась какая-то целеустремленность. Ее зубы сжаты. В глазах твердая решимость. И когда полицейские не смотрят, она прожигает меня взглядом, как будто отчаянно пытаясь донести до меня какую-то мысль. Но я не знаю какую. Только знаю, что мама меня ненавидит и всегда будет ненавидеть, и эта ненависть теперь часть меня. Я боюсь, что полицейские тоже это заметили, потому что когда я поднимаю взгляд, то обнаруживаю, что оба смотрят на меня, как будто что-то во мне их настораживает. Наконец полицейский откашливается и смотрит в свои записи.

– Итак, Ге… – Он, как и все, спотыкается о мое имя. – Гера.

Я киваю. Сердце колотится где-то в ушах. Я понимаю, что мне бы, наверное, лучше расплакаться, как делают нормальные девочки, но не могу. Чувства заклинило.

– Сейчас очень важно сказать правду, ты же знаешь, да? – медленно произносит полицейский, как будто я тупая.

– Ничего, кроме правды. – Я слышала это по телевизору.

Мама давится коротким всхлипом и качает головой, глядя на меня, как будто мне ни в коем случае не стоит говорить правду. Это сбивает меня с толку, потому что я всю жизнь слышала от мамы: «Просто скажи правду, Гера. Я не буду так сильно на тебя злиться, если ты просто скажешь правду, черт возьми». И кто, кроме меня, мог подстрелить Дона?

И потом, если меня поймают, мне станет легче. Я знаю, что будет дальше. Меня разлучат с Тедди и отправят жить к другим плохим, опасным детям, в какое-нибудь суровое и далекое место вроде той школы из «Джейн Эйр». Тетя Эди, скорее всего, будет меня навещать, но не каждые выходные, ведь она так занята и часто ездит за границу. Большая Рита будет приезжать, натянув на лицо улыбку. А мама? Наверное, нет. С чего вдруг ей меня прощать? Она вернется к папе, а Леснушка займет мое место. Тедди полюбит свою новую сестренку не меньше, чем меня. Папа будет рад, что мама счастлива. А мне некого винить, кроме себя самой. Я вдруг понимаю, что все шло к этому уже давно, с того самого момента, как я приложила штору к обжигающей лампочке в Примроуз-Хилл. Я не сожгла дом – по крайней мере, не весь. Но я все равно все разрушила – сделала то, чего всегда боялась.

– Итак, Гера и ее брат Тедди пошли в лес вместе с погибшим и… – он откашливается, – с ружьем?

Полицейская искоса бросает на маму взгляд, полный отвращения, – мол, что же вы за мать такая?

– Это была идея Дона, – говорит Большая Рита. – Он сказал, что с ним они в надежных руках.

Полицейский приподнимает бровь:

– Продолжай, Гера.

Наверху бьют часы с кукушкой. Этот звук напоминает мне дятла, того самого, который живет за окном спальни Большой Риты. Доведется ли мне услышать его еще хоть раз? Когда меня уведут – прямо сейчас или утром?

– Попробуй нам рассказать, хорошо, Гера? – говорит полицейская более доброжелательным тоном.

– Мне показалось, что я увидела оленя. Там что-то двигалось…

– Стойте! – Мама вскакивает с места, сминая в руках подол платья. – Офицер, не вижу никакой необходимости в том, чтобы допрашивать мою дочь, и без того получившую психологическую травму. Бедная девочка двух слов связать не может. Нужно дать ей время. И нам нужен адвокат.

– Миссис Харрингтон, пожалуйста, сядьте. По-моему, ваша дочь вполне в состоянии сотрудничать со следствием. Нам нужно установить последовательность событий. Нам всем потребуется сделать официальное заявление в участке.

В участке? Значит, прямо сегодня ночью. Я уеду сегодня ночью. На меня накатывает ужас. Большая Рита принимается всхлипывать в пушок на голове малышки.

– Вы тратите время впустую. – Мы все поворачиваемся к маме. Что-то в ее голосе невольно захватывает всеобщее внимание. – Это сделала я. Ружье осталось где-то в лесу. Вы его найдете, если поищете. А теперь, пожалуйста, позвольте мне позвонить адвокату и мужу.

Что? Что она делает? Я встречаюсь взглядом с Большой Ритой. Ее глаза, огромные, широко раскрытые от шока, едва не вылезают из орбит.

– Таблетки, которые я принимаю от… болезни. – Мама постукивает пальцем по виску, морщится и издает короткий безумный смешок. – Они сказываются на моем зрении, офицер. Правда, Рита? Так что я, зная это, не должна была брать в руки ружье. Все вышло случайно.

Я совсем перестаю понимать, что происходит. Комната трескается и разваливается от моего рваного дыхания и всхлипов. Я вижу, как Большая Рита, глядя на меня, произносит одними губами: «Все хорошо». Но это невозможно. Яркий свет фар уже скользит по окнам гостиной. Гравий хрустит под колесами.

– Можете опустить руки, миссис Харрингтон. Я не стану надевать на вас наручники.

Я умоляю их не забирать ее.

– Дайте