Людмила в купальнике шла к морю, а Гаевский осторожно ступал среди разомлевших на немилосердном солнце тел с двумя вафельными стаканчиками мороженого. И пузатые мужики с золотыми крестами на груди, и два престарелых отставничка у шахматной доски, и накаченные самцы с синими татуировками, игравшие в волейбол, перестали перебрасывать мяч, и как завороженные лакомым куском мяса псы, дружно глядели вслед его жене. Только слюны на подбородках не хватало. И кто-то сказал:

– Завидую тому мужику, которому достался такой клад.

Гаевский гордился тем, что является единственным владельцем этого клада. Тогда. А теперь вот оказался не единственным… Не единственным…

В памяти Гаевского мелькнули кадры видео с той самой флешки – трудолюбиво отдающаяся Тормасову Людмила на белой простыне, и по-бычьи вытаращенные профессорские глаза, и ее призыв:

– Еще, еще, еще милый… Не останавливайся! Какой он у тебя большой!

«Мне она никогда таких слов не говорила», – с жгучей печалью и злой завистью думал Гаевский. А чтобы хоть как-то пригасить и печаль, и зависть, он извлек из памяти волшебные картины своих услад с Натальей и в служебном кабинете, и в том дачном домике под красной ондулиновой крышей, в той комнате с плотно занавешенными окнами. Там, где часто пел Леонард Коэн «Танцуй со мной до конца любви».

Все, кажется, закончилась сказка. Оно бы еще ничего, если бы не это странное исчезновение Натальи, если бы не ее беременность, если бы… Если бы…

* * *

И он снова чувствовал, что к нему возвращается то же состояние болезни, против которой нет лекарств. Кажется, это болела и мучилась его совесть. А там, внизу, во дворе за облысевшими кленами, хлопнула дверь длинной, сверкающей лаком машины, – Гаевский увидел жену. Машина пикнула и уехала, а Людмила все еще стояла, глядя ей вслед. В руках ее был огромный красный букет, – апельсиновый свет фонарного столба хорошо высвечивал его. Людмила повертела букет в руке, а затем, проходя мимо мусорного бака, выбросила его и стремительно пошла к парадному входу.

– Что-то ты поздно, – сказал ей Гаевский, помогая снять плащ и стараясь не смотреть в глаза жене, – он страшно боялся своим взглядом выдать тайну, которая бурлила в нем.

– Этот дурачок Тормасов опять устроил заседание кафедры после лекций, – весело говорила Людмила, – я его сегодня раскритиковала за это… У нас что-нибудь выпить есть? Мне что-то винца захотелось… Там киндзмараули еще осталось?

Они пили вино за журнальным столиком в зале, Людмила продолжала весело стрекотать о делах на кафедре, частенько повторяя все то же – «дурачок Тормасов»…

Гаевский лишь делал вид, что внимает ее словам, – в воображении его то вспыхивали, то гасли картины в белой спальне Тормасовых. И тогда он подумал, что рядом с ним уже сидит не только жена, но и чужая любовница, явно сытая постельными утехами.

Артем Павлович потягивал вино и вкрадчиво бросал взгляд то на внушительную грудь жены, то на ее литые ноги и крутые бедра. И он с какой-то озверевшей ревностью самца думал, что все это уже принадлежит не только ему…

«Женщина двойного использования», – думал он, и ревность, дикая ревность еще гуще закипала в нем.

– Гаевский, ты сегодня какой-то не такой, – сказала она ему, – у тебя неприятности на службе?

– Да нет, – рассеянно ответил он, а Людмила тут же ухватилась за свою любимую стилистику:

– Ты когда-нибудь замечал это уникальное явление русского языка, Гаевский… Ну чтобы утвердительный и отрицательный ответ так срастались?… Да нет, да нет…

Она еще что-то лопотала ему об уникальных явлениях великого русского языка, но он не вникал в смысл ее слов, он будто был опьянен крепкой дозой наркоза.

– Гаевский, ты сегодня определенно не в себе, – совсем громко сказала ему Людмила, возвращая его в реальность, – давай ложиться спать. У меня завтра аж три пары, а этот дурачок Тормасов наверняка опять устроит совещание на кафедре до девяти вечера…

Людмила уснула сразу, как засыпают женщины, уставшие не только от работы, но и от чрезмерных любовных утех.

Глядя на нее, Гаевский чувствовал, что и раскаленная ревность, и злость, и возмущение то вспыхивают, то опять тают в нем. Он примирительно подумал: «Мы просто квиты. Боевая ничья, так сказать».

И ему стало чуточку легче от того, что он мог быть сам для себя и строгим судьей, и ловким адвокатом.

* * *

А у кровати, со стороны Артема Павловича, еще долго горела ночная лампа. На тумбочке лежала тощенькая книга – «Владимир Набоков. Машенька» и журнал TATLER, который давно уже выписывала Людмила. Гаевский лишь иногда от нечего делать заглядывал в него, – его не интересовали сугубо женские темы. Со скучным выражением лица пролистав страницы (полковник не любил созерцать узкобедрых и тощегрудых красоток с накаченными ботексом губами и таким болезненно-суровым взглядом, словно эти модели выходили на подиум с туалетным ершиком в маленькой пионерской попе), он вдруг прилип взглядом к заманчивому заголовку- «Почему женщины стонут во время секса?». И он стал читать статью – жадно, подробно, иногда по два раза пробегая глазами по одним и тем же абзацам:

«Знаменитая сцена из фильма «Как Гарри встретил Салли» отлично иллюстрирует, как масс-медиа изображают женщину, испытывающую оргазм. Стоны, еще более громкие стоны, крики и даже похрюкивание – сексуальную вокализацию регулярно обыгрывают в комедиях, телевизионных шоу и романах, предполагая, что такое поведение свидетельствует о точке наивысшего наслаждения. Однако, если изучить вопрос с научной точки зрения, можно обнаружить, что это может быть своего рода способом коммуникации с партнером, а также – как это ни печально – попыткой побыстрее закончить затянувшийся процесс. Но о чем свидетельствует громкость секса на самом деле? Стоны и громкие вздохи – отличный способ общаться друг с другом во время секса, выражая волнение, желание или наслаждение. Medical Daily приводит данные исследования, согласно которому как женщины, так и мужчины, которые занимаются «громким» сексом, чаще говорят о полном сексуальном удовлетворении, чем те, кто занимается любовью в тишине. Подобная связь помогает без слов передать партнеру сообщение о предпочтениях, указывая на моменты, которые вам особенно нравятся.

Доказано, что вокализация в постели помогает женщинам достичь оргазма. Стоны автоматически усиливают наслаждение, помогая приблизиться к пиковой точке. Кроме того, женщины отлично знают, что мужчины находят стоны и вздохи крайне возбуждающими, и таким образом подогревают интерес своего партнера»…

* * *

Последний абзац Артем Павлович прочитал, кажется, аж три раза, затем положил журнал на тумбочку и взглянул на ритмично сопящую жену.

«Вот так же она сопит, когда мы с ней занимаемся этим делом, – печально думал он, – может быть, я чего-то не понимаю… Не так делаю? Ну не могу же я приказать ей стонать так же, как стонала она в белой спальне Тормасовых?.. Неужели я, прожив с этой женщиной столько лет, так и не смог разобраться в ее душе, в ее устройстве?..»