Афродита объяснила, и Елена поднялась. Остаток жизни своей не знала наверняка она, спала ли, двигаясь и разговаривая той ночью. Она слыхала о людях, способных прясть, носить воду и вести беседы, оставаясь в кольцах Гипноса, поэтому такое вполне возможно. Несомненно, Елена предпочитала думать, что все это время спала.

Она пришла к комнате Деифоба и позвала его. Тот открыл дверь и расплылся в неловкой благодарной улыбке.

– Мой милый муж, я пренебрегала тобой. – Он потянул ее внутрь, но она быстро отступила. – Сперва мне нужно успокоить ум. Тот конь. Не нравится он мне. Идем со мной, любовь моя. Давай приглядимся к нему повнимательней. Идем, идем!

Они поспешили прочь из дворца и по улицам. Припозднившиеся гуляки еще разбредались по домам. Кто-то валялся пьяным, храпя где упал.

– Чересчур оно все замечательно, чтобы правдою быть, верно же? – приговаривала она. – От этого попахивает Одиссеем. А если там внутри люди? Мне кажется – запросто.

– Мы искали хоть какое-то отверстие, – отвечал Деифоб. – Гладко всюду. Никаких люков.

– Ты не знаешь Одиссея.

– Тогда давай сожжем его.

– Есть способ получше. Помнишь, до чего славно подражаю я голосам?

– Конечно.

Все в Трое дивились дару Елены пересмешничать. Безупречно умела она разговаривать голосом Гекубы и Андромахи – и даже голосом сына Гектора, малютки Астианакса.

– Вот так и выведу их на чистую воду. Ах, ну и огромен же он!

Конь громоздился над ними, сверкая в лунном свете золотыми кистями, блестящими глазами, серебром и бронзою украшений.

– Тпру, красавец гордый, – проговорил Деифоб, хохотнув, и подпрыгнул, чтобы шлепнуть коня по боку.

Одиссей резко проснулся.

Услышал, как завозились рядом соратники. Что-то у него за головой стукнуло по коню. Слабый хлопок, но его хватило, чтоб разбудить Одиссея. И тут… уж не спятил ли он?

Его звала Пенелопа.

– Одиссей, дорогой мой! Это я. Я здесь. Выходи. Это я, Пенелопа, выходи, поцелуй меня, любовь моя.

Одиссей замер. Волшба это. Она говорила с ним во снах, но сейчас все наяву. Он извлек из-за пояса кинжал и резко ткнул себя в бедро. Нет, не сон. Все по-настоящему.

И снова она.

– Мой милый…

Может, это кто-то из богов. Они способны прозреть коня насквозь и наверняка знают, кто в нем сокрыт. Голос ли это Афродиты? Или Аполлона, или Ареса, быть может. Кто-то из них пытается спасти любимый город.

– Агамемнон, ты здесь? Это я, муж мой, твоя милая Клитемнестра…

Одиссей вздохнул с облегчением. Точно не боги. Они, всеведущие, знали бы, что Агамемнон отплыл прошлой ночью вместе с ахейским флотом к Тенедосу и никак не мог оказаться в коне. Вместе с остальным греческим воинством он возвращается сюда и близок к троянскому берегу – если не высадился уже, готовясь к захвату.

Он исторг резкое «ш!», предупреждая всех, чтоб молчали.

– Диомед? Это я, дорогой мой, твоя Эгиалея[178]. Выходи, все безопасно.

Одиссей услышал, как Диомед в двух воинах в стороне от него тихонько выругался, но не шумел. Слышались вновь и вновь голоса, вплывали, молили, ворковали, соблазняли. Воины держались – пока…

– Антикл, мой сладкий, это твоя Лаодамия. Спустись же и поцелуй меня. Столько всего мне надо тебе поведать. Твой сын – уже настоящий маленький мужчина, ты не представляешь, что он устроил…

Антикл от изумления вскрикнул. Одиссей ущипнул его и зашипел, чтоб Антикл сидел тихо. Антикл, как было известно, самый юный из тридцати воинов, отважен, как лев, но порывист.

– Антикл? Это я, ты же знаешь. Как можно быть таким жестоким? Ты меня больше не любишь?

Антикл уже было позвал ее, но Одиссей тут же закрыл ему рот ладонью и не отпускал. Он чувствовал жаркое дыхание юноши и сдавленные попытки закричать. Одиссей стискивал ему рот все крепче и крепче. Антикл брыкался и пытался вырваться, но Одиссей был тверд. Когда же убедился он, что Антикл угомонился и больше не сопротивляется, было поздно. Антикл погиб. Одиссей удавил его насмерть.

А внизу на улице Деифоб заскучал. Он мечтал забрать Елену в постель.

– Нет там никого. Пойдем.

Он взял ее за руку, потянул за собой.

Когда вошли они во дворец, греза – или гипнотический морок Афродиты, или что еще там пленило Елену, – развеялась, и Елена вдруг оказалась в полном сознании, очень замерзшая и очень сердитая. Деифоб тянул ее к своему ложу, а она ударила его по лицу со всего маху и убежала по лестнице к себе в покои.

«Я чуть не предала их всех, – говорила она себе в отчаянии. – Не достаточно ли уже навредила я?»

Если и были в коне люди, то могло это значить лишь одно: греческие корабли должны выжидать где-то поблизости, чтобы вернуться этой же ночью. Елена поставила у себя на то окно, что глядело на море, зажженную лампу. Поводила руками перед пламенем, надеясь, что выйдет подать знак. Где-то там ждет Менелай, он придет и заберет ее домой.

Домой! Есть ли вообще такое слово?

Сидя в коне, Одиссей чутко прислушивался. Снаружи ни единого звука. Он осмелился заговорить тихонько – так, чтобы все внутри его услыхали, не громче. Показалось, что голос его загремел в гулком брюхе.

– Пока обошлось. Должно быть, середина ночи. Согласны?

– Согласны, – прошептал Диомед. – Пора.

– Эпей, отстегивай дверцу.

Одиссей услышал, как Эпей тихонько спустился. Донесся шорох, а затем скрип. Под ними открылся прямоугольник света. Одиссей уловил, как заскребло и зашуршало, – то Эпей тянул лестницу.

Торжествующе вскрикнул ЭХЕОН, сын Порфея, – и ринулся вниз.

– Стой! – прошипел Одиссей. Лестница еще не встала, и Эхеон выпал наружу. Все услышали, как с отвратительным хрустом тело ударилось о мостовую.

«Болван!» – подумал Одиссей. Увидел, что Эпею удалось спустить лестницу, и напряженным шепотом приказал:

– Спускайтесь по одному.

Эхеон лежал внизу рыхлой грудой – сломана шея. Умер он мгновенно.

– Скверный знак? – проговорил Диомед. – Знамение?

– Знамение, да: болваны падают тяжко, – проговорил Одиссей. – Так, ну-ка поглядим, что осталось.

Все выстроились, потягиваясь, выпрямляя затекшие и утомленные ноги и спины, – двадцать восемь уцелевших из тридцати.

Менелай, Идоменей, Диомед, Неоптолем и Эант подошли к Одиссею – старшие военачальники отдельно от прочих. Нестор молил, чтобы и его пустили в коня, но ему со смехом объяснили, что его кашель и громкий треск его старых костей сразу же насторожат троянцев. Отряд вторжения собрали преимущественно из самых юных и крепких.