Слушают пушкари, не перебивают, а мужик продолжает:

— От Крещения на треть ден наскочил на село боярин Волков с конными холопами, мужиков да баб с детишками увел на свои земли, а избы пожег…

— Истые ордынцы, — промолвил пушкарь, сидевший рядом со Степанкой. Бородатый десятник поддакнул:

— Тати ратая зорят без совести, а весна настанет, кому поле пахать?

Задумался Степанка, вспомнилось житье у Версеня. Крепкие кулаки у тиуна Демьяна. Закрыл глаза. В дремотном забытье привиделась Степану деревня, из которой ушел шесть лет назад. Привиделся и боярин Версень, а из-за спины тиун Демьян рыло кажет, хихикает. Тут, на глазах у Степанки, боярин из человека в волка обратился, зубами щелкает…

Пробудился Степан. Холодно, и костер перегорает. Мороз крепчает, звезды на небе яркие, крупные. Пушкари расходились, переговаривались. Шумели обозные, понукая коней. Степан прогнал сон, спросил:

— Аль ехать сбираются? Почто в полночь?

Сотник ответил, кашляя:

— Мужик сказывал, деревня недалече, там отогреемся.

Встал Степанка, поясом тулуп подвязал потуже, все теплей будет, и отправился к волокуше.

* * *

К охоте готовились особливо. Егеря выискали тетеревиное стадо. В Воронцовом селе истопники топили княжеские хоромы. Дворовые девки сняли с бревенчатых стен паутину, смахнули пыль, до желтизны выскоблили дощатый пол. Сам дворецкий Петр Плещеев старостью тряхнул, раньше времени в Воронцово явился с обозом разной снеди.

Государь не один приехал. С ним в легких золоченых санках молодая княжна Глинская. Разрумянилась, соболиная шапочка-боярка чудом на копне волос держится. Василий, едва с коня соскочил, сразу же к саням, самолично меховую полость с ног княжны откинул, помог из саней выбраться.

Из палат налегке, не успев шубу накинуть, выбежал дворецкий. Попервах не признал княжну. Оно и немудрено. Не девица, отрок стоит в коротком, затянутом в талии тулупчике, портах, вправленных в сапожки из красного сафьяна. Под пушистыми ресницами глаза без стыда, с хитринкой. Дворецкий оторопел, не ждал. Эко государь озадачил! При живой жене с литвинкой разъезжает. Судов-пересудов теперь не оберешься.

Василий заминку дворецкого уловил, покосился, у того спина в поклоне переломилась, да не государю, а княжне поклон отвесил, засуетился, на хоромы обе руки простер:

— Подь, княгинюшка, отогрейся, чать, ножкам холодно.

И заюлил, задом дверь толкнул. Василий прервал его:

— Ну, Петра, будет ли завтра охота?

— О чем молвишь, государь? Как ей не быть, коли княжна того хочет!

— Мотри угоди, — Василий погрозил пальцем под самым носом Плещеева.

Отправились в лес на рассвете. Егеря протоптывали тропинку, негромко переговаривались. Княжна Елена в высоких теплых валенках шла след в след за великим князем. Тот иногда обернется, встретится с ней глазами, молча улыбнется.

Третье лето, как поселилась княжна Елена в кремлевских хоромах. Бояре пошушукались, позлословили и языки прикусили. Упаси бог, прознает государь!

А Василию нет стыда, любит молодую княжну. Что дите малое, капризное тешит. Вот и нынче на охоту привез.

Соломония единожды, еще в первый год, за честь свою попыталась вступиться. Всего только и сказала, надобно отослать Елену к Михайле Глинскому. Благо дал ему государь вотчины на Москве…

Тихо в лесу. Спит все. Деревья в снеговых шапках застыли, не шелохнутся. Ветви, что мучным налетом, инеем повиты. Хрустнет ли ветка под ногой, вспорхнет ли испуганная птица, далеко слышно.

Не выходя на поляну, егеря остановились. Старший над ними, княжий любимец Тимоша, шепнул:

— Там, государь, вона за теми кустами рябины тетерева токуют.

Подкрались с заветренной стороны. Не чуя опасности, большие птицы дремали на дереве, лишь царственно важный белый петух ходил по поляне, клевал ягоды.

— О, свят Бог, какой красавец! — восхищенно выдохнула Елена.

— Стадо свое бережет, — тихо рассмеялся Василий и поднял лук.

Одна за другой засвистели стрелы, и, нарушив тишину, ломая ветки, тяжело падали на снег испуганные тетерева.

Вскорости подоспел дворецкий с челядью, раскатали ковер, еду из корзин достали, костер разожгли, тетеревов ощипали, на веретела насадили.

Василий рад. День удачный, и княжна довольна, вон как сияет. И вспомнился постный лик Соломонии, в который раз подумал: «Смоленск у Литвы заберем, и с митрополитом совет буду держать, как Соломонию в монастырь отправить…»

О Смоленске вспомнил, и в душе ворохнулось тревожное, что не покидает государя больше трех недель. Послал к братьям, велел им в Москву ехать. Юрий с Дмитрием ответ прислали, собираются, а Семен отмолчался. Уж не воспротивится ль? Не ко времени его строптивость.

Отогнал Василий неприятные мысли, зачерпнул пригоршней снег, лизнул. Искоса любовался княжной. Егерь Тимошка ломал ветки алой подмороженной рябины, угощал.

Тетеревов ели, запивая горячим сбитнем. Василий подшучивал над Еленой:

— А что, княгинюшка, чать, тут еда повкусней, чем в великокняжеских палатах? Вишь, как егеря искусны мясо на угольях печь.

К полудню разыскал великого князя гонец с радостной вестью: Семен братьев опередил, первым в Москву въехал.

* * *

В малой верхней горнице сидели вчетвером. Когда вот так полюбовно, друг другу обид не высказывая, разговор вели, сами того не упомнят. Братья держали совет. Великий князь сутулится в резном красного дерева кресле, с братьев глаз не спускает, сам себе не верит. Братья с миром прибыли, без строптивости.

На душе у Василия радостно, на одного брата посмотрит, на другого. Почему-то начинает думать, что Юрий и он, Василий, больше от отца взяли в обличье, Дмитрий же материнское перенял, только характером не тот, мягок, а Семен — не поймешь, говорят, в прабабку Софью Витовтовну…

Сидят братья на кедровых скамьях, по правую руку от великого князя Юрий с Семеном, по левую — Дмитрий. Наконец Василий речь повел не спеша, каждое слово взвешивает:

— Час настал, братья, сообща на литвинов ударить. Не буду рассказывать, сами ведаете, как дважды подступали к Смоленску московские полки и неудача постигла нас. Доколь судьбу испытывать? Аль выжидать, покуда польско-литовское шляхетство на Москву двинется? Чать, Смоленск в их руках, а крепость эта необычная, и не только тем, что она искони русская, а и щитом должна служить у сердца нашего, преградой на пути к Москве. Так объединимся, братья, и ударим крепким кулаком.

Сказал и отрезал, сжал до боли в ладонях подлокотники кресла. Первым ответил Юрий:

— Я, брате Василий, с тобой согласен.

— И я тако же, — подхватил Дмитрий.

Василий перевел взгляд на Семена. Что ответит он? Тот очей не опустил, думал недолго: