«Кто такая Элайза Фэннинг?»

На следующее утро, после того, как Джеймса выписали из больницы, мы сидели за маленьким столиком возле двери номера. Я крепко обхватила ладонями чашку слабого чая, а он уставился в телефон, ища на сайте авиакомпании рейс домой. Горничная еще не приходила, поэтому рядом с кофеваркой стояла наполовину выпитая бутылка шампанского, а у меня болела голова.

Джеймс вынул из кармана бумажник.

– Нашел один из Гатвика в четыре, – сказал он. – Как раз есть время собраться и доехать. Мне нужно выехать в час.

Между нами стояла ваза с голубыми гортензиями: большей частью они завяли и теперь свисали с края вазы. Я отодвинула ее в сторону и пристально посмотрела на Джеймса.

– Думаешь, у тебя все будет хорошо? Голова не кружится, ничего такого?

Он положил бумажник на стол.

– Ничего. Я просто готов лететь домой.

Вскоре Джеймс стоял у окна, а рядом с ним – уложенный чемодан, как будто мы перемотали пленку и он только что приехал. Я так и сидела за столиком, равнодушно просматривая фотографии журнала аптекаря, отчетливо понимая, что счет пошел на минуты. Если я хотела открыть Джеймсу правду о своих занятиях в последние дни, нужно было торопиться.

– По-моему, все хорошо, – сказал Джеймс, похлопывая себя по джинсам, чтобы удостовериться, что его паспорт на месте. Между нами стояла неубранная кровать, в которой я спала – одна – последние несколько ночей. Теперь она стала разделяющей нас силой, белым волнистым напоминанием обо всем, что мы думали разделить в этой поездке и не разделили. Всего несколько дней назад я отчаянно надеялась, что нам удастся зачать в этой кровати ребенка. Но сейчас я не могла даже представить, что когда-нибудь буду заниматься любовью с человеком, стоявшим напротив.

То, как я рисовала в своем воображении эту «юбилейную» поездку, даже близко не походило на то, что вышло, но я чувствовала, что эта страшная история стала необходимым уроком. В конце концов, что было бы, если бы я не обнаружила, что Джеймс мне изменил, и забеременела бы, и правда вышла наружу после рождения ребенка? Или если бы мы оба погрузились в медленный огонь отвращения – к работе, к повседневной жизни или друг другу – и в результате наш брак закончился бы катастрофой, разорвавшей семью из, возможно, трех человек? Потому что дело было не только в Джеймсе. Меня так же не устраивала моя жизнь, как и его, но я похоронила эти чувства очень глубоко внутри. Что, если бы сорвалась я? Что, если бы именно я совершила непоправимую ошибку?

Я посмотрела на часы: без пяти час.

– Стой, – сказала я, положила телефон и встала со стула. Джеймс нахмурился, его пальцы сжались на ручке чемодана. Я склонилась к своему чемодану, сдвинула в сторону кроссовки, в которых занималась мадларкингом, и вынула то, что спрятала на дне. Предмет был такой маленький, что легко уместился у меня на ладони.

Я обхватила прохладный и твердый предмет пальцами: винтажную шкатулку для визиток. Это был мой подарок ему на годовщину, я убрала его подальше с того злополучного дня в гардеробной.

Я подошла к Джеймсу.

– Это не прощение, – тихо сказала я, – и даже не шаг вперед. Но она твоя, и теперь она даже более к месту, чем я думала, когда ее покупала.

Я отдала ему шкатулку, он взял ее дрожащей рукой.

– Она жестяная, – объяснила я. – Традиционный подарок на десятилетние свадьбы, потому что символизирует силу и… – Я сделала глубокий вдох, думая, как хорошо было бы видеть будущее. Какой будет наша жизнь через пять или десять лет? – Силу и способность выдержать изрядный удар. Я купила ее в знак того, как крепки наши отношения, но теперь это уже неважно. Важна наша сила порознь. Нам обоим предстоит непростая работа.

Джеймс крепко меня обнял. Мы стояли так долго, я была уверена, что уже второй час. Когда он наконец меня отпустил, у него дрожал голос.

– Скоро увидимся, – прошептал он, по-прежнему сжимая мой подарок.

– Увидимся, – ответила я, и мой голос тоже неожиданно дрогнул. Я проводила Джеймса до двери, мы в последний раз друг на друга посмотрели, и я закрыла за ним дверь.

Снова одна. И все-таки свобода была такой пронзительной и настоящей, что я на мгновение застыла неподвижно, почти потрясенно. Я смотрела в пол, в страхе ожидая, что на меня накатит неизбежная волна одиночества. Я ждала, что Джеймс прибежит обратно, попросит дать ему шанс остаться. Ждала, что зазвонит телефон, что из больницы или из полиции сообщат новости, плохие новости, опять плохие новости.

Еще я ждала укола сожаления – я не рассказала Джеймсу об аптекаре. Не сказала, что вломилась в спрятанный полуподвал. Не рассказала про Гейнор и Альфа Холостяка, про серийную убийцу, чью тайну я хранила.

Я ничего ему не сказала.

Я долго стояла перед дверью, ожидая, что меня затопит чувство вины или сожаления. Но ничего из этого меня не мучило. Ничто не болело, не осталось незакрытых счетов.

Я отвернулась от двери, звякнул телефон – сообщение от Гейнор. «Простите, что долго! В приходских записях указано, что леди Беа Кларенс умерла в больнице Святого Фомы от водянки 23 октября 1816 года. Живых детей не было».

Я потрясенно смотрела на телефон, потом опустилась на кровать. Записка из больницы в самом деле была признанием на смертном одре, написанным – возможно, в муках совести – вдовой лорда Кларенса через двадцать пять лет после его смерти.

Я набрала Гейнор, чтобы рассказать ей о том, что узнала.

После того как я рассказала о существовании мисс Беркуэлл, любовницы – о которой узнала не из статей, которые распечатала для меня Гейнор, а из записи в журнале аптекаря, – Гейнор какое-то время молчала.

Я не рассказала ей только об одном, о записи в журнале, оставленной на следующий день после предполагаемой смерти аптекаря, о записи с именем «Элайза Фэннинг».

Это я сохранила для себя.

– Поразительно, – наконец произнесла Гейнор. Думая о том, как это все невероятно, как потрясающе, я представляла, как Гейнор в священном трепете качает головой, узнав, что я выяснила. – И все благодаря флакончику из реки. Поверить не могу, что вы все это сложили воедино. Прекрасное расследование, Кэролайн. Думаю, вы были бы ценным приобретением для любой частной детективной конторы.

Я поблагодарила ее, потом напомнила, что в последние дни я тесновато общалась с полицией.

– Ну, пусть не детективной конторы, – ответила Гейнор, – тогда отдела исследований в библиотеке.

Я была уверена, что она шутит, но она попала в чувствительное место.

– Я видела в вас искру, – добавила она.

Если бы только мне не нужно было через несколько дней возвращаться в Огайо.

– Если бы я могла, – сказала я, – но мне нужно разбираться с тем, как все запуталось дома… начиная с мужа.

Гейнор сделала вдох.