Но была одна странность. Несмотря на то что статья занимала на странице значительное место, автор лишь вскользь упоминал о самой важной части произошедшего: о женщине, которая прыгнула с моста. Ее внешность, черты лица и даже цвет волос не упоминались, сказано было лишь, что на ней была тяжелая темная одежда. В статье не сообщалось, говорили ли с ней, и вообще все происшествие описывалось весьма беспорядочно. На месте было множество свидетелей, и они столпились вокруг, среди толчеи и смятения полицейские ненадолго потеряли женщину из виду, прямо перед тем, как она шагнула через перила моста.

Согласно статье, не было ни малейшего сомнения в том, что именно эта женщина принесла смерть лорду Кларенсу, и полицейские были уверены, что цепь убийств, связанных с женщиной, которую они называли «аптекарем-убийцей», прервалась. Темза в тот день была недоброй: стремительной и полной льдин. После того как женщина спрыгнула, полиция долго патрулировала этот район. Но женщина не появилась на поверхности. Ее больше не видели.

Личность ее, согласно статье, осталась неизвестна.

Когда над Лондоном сгустились сумерки и приблизилась ночь, Джеймс начал шевелиться. Он повернулся на больничной койке лицом ко мне, потом медленно открыл глаза.

– Привет, – прошептал он, слабо улыбнувшись.

Плач в приемном покое оказался куда более катарческим, чем я считала, и после того, как я испугалась утром, что могу потерять Джеймса, во мне что-то смягчилось. Я по-прежнему отчаянно злилась на него. Но в это мгновение я, по крайней мере, могла находиться с ним рядом. Я потянулась и взяла его за руку, задумавшись, не в последний ли раз мы взялись за руки перед долгим перерывом – а может быть, и вовсе в последний.

– Привет, – прошептала я в ответ.

Я подложила под спину Джеймсу несколько подушек, чтобы ему было удобнее сидеть, потом протянула ему меню больничного кафетерия. Выйти и заказать ему обычной еды я могла без проблем, в чем его и заверила, но больничное меню оказалось вполне ничего.

Он заказал еды, а я про себя молилась, чтобы он не стал расспрашивать о полиции – например, о том, почему они думали, что я его отравила. Если бы Джеймс спросил, из-за чего начался допрос, то захотел бы сам увидеть блокнот. Но пока я не собиралась рассказывать о нем никому, кроме Гейнор.

После того как я показала Гейнор фотографии, она согласилась не разглашать то, о чем я ей рассказала. Она поняла, что моя жизнь и без того полна хаоса, учитывая, что случилось с Джеймсом, и, поскольку сама она не участвовала в обнаружении аптекарской лавки, не чувствовала себя вправе диктовать мне дальнейшие шаги. Когда мы это обсудили, она попросила меня очень тщательно обдумать, что я буду делать с тем, что узнала, учитывая огромную историческую ценность того, что я обнаружила. Я не могла ее за это винить, в конце концов, она работала в Британской библиотеке.

Теперь лишь мы двое знали всю правду. Только Гейнор и я знали о рабочем месте аптекаря-убийцы, которая жила двести лет назад, и о невероятном источнике информации, который она похоронила глубоко во чреве старого погреба. Когда закончится теперешний кризис, мне придется принимать непростые решения, что раскрыть, как и кому – и как все это впишется в мою собственную, недавно вновь обозначившуюся страсть к истории.

К моему облегчению, Джеймс, казалось, не был заинтересован в том, чтобы возвращаться к произошедшему несколько часов назад.

– Я готов ехать домой, – сказал он, отпив воды, пока я сидела на краю его кровати.

Я подняла брови.

– Ты приехал только вчера. Домой нам лететь через восемь дней.

– Страховка, – объяснил он. – Пребывание в больнице – более чем достаточный повод подать заявку на оплату возвращения домой. Как только меня выпишут, я закажу новый билет. – Он покрутил край простыни, потом посмотрел на меня. – Тебе заказывать?

Я вздохнула.

– Нет, – мягко ответила я. – Я полечу, как планировала изначально.

В его глазах мелькнуло огорчение, но он быстро оправился.

– Справедливо. Тебе нужно побыть одной, я понимаю. Не надо было мне вообще приезжать. Теперь я это понимаю. – Через пару секунд появился санитар, поставивший перед Джеймсом поднос с его обедом. – В любом случае это всего восемь дней, – добавил Джеймс, с аппетитом принимаясь за еду.

У меня участилось дыхание. Начинается, подумала я. Я сидела со скрещенными ногами на краю его кровати, угол его одеяла лежал у меня на коленях, все было почти как дома, в Огайо, в нашей нормальной жизни. Но у нас больше не будет прежней «нормальной» жизни.

– Я увольняюсь с фермы, – сказала я.

Джеймс замер с кусочком картошки у рта. Положил вилку.

– Кэролайн, столько всего случилось. Ты точно не хочешь…

Я поднялась с кровати, встала во весь рост. Я не могла снова оказаться жертвой этих увещевательных разговоров.

– Дай мне договорить, – тихо сказала я. Выглянула в окно, взглянула на силуэт Лондона. Панорама старого на фоне нового: в модных витринах отражался перламутрово-серый собор Святого Павла, красные туристические автобусы пробегали мимо старинных достопримечательностей. Если последние несколько дней меня чему и научили, так это тому, как важно проливать новый свет на старую правду, таящуюся в темных углах. Эта поездка в Лондон – и то, что я нашла голубой флакон и аптекаря – вытащила на свет все.

Я отвернулась от окна и взглянула на Джеймса.

– Мне нужно выбрать себя. Поставить себя на первое место. – Я помолчала, скрестила руки. – Не твою карьеру, не нашего ребенка, не стабильность и не то, чего от меня хотят другие.

Джеймс напрягся.

– Я не вполне улавливаю.

Я посмотрела на свою сумку, в которой лежали две статьи об аптекаре.

– Я в какой-то момент утратила часть себя. Десять лет назад я представляла себе что-то совсем другое, и боюсь, я от всего этого отказалась.

– Но люди меняются, Кэролайн. Ты выросла за последние десять лет. Выбрала верные приоритеты. Меняться нормально, и ты…

– Меняться нормально, – перебила его я, – но ненормально прятать и хоронить часть себя. – Я не думала, что нужно ему напоминать, как он сам скрыл кое-что о себе, но сейчас мне было не до другой женщины. Разговор шел о моих мечтах, а не об ошибках Джеймса.

– Хорошо, ты хочешь уйти с работы и не ждать, пока появится ребенок. – Джеймс судорожно вдохнул. – Что ты собираешься делать?

Я чувствовала, что он говорит не только о моей работе, но и о нашем браке. И хотя тон у него был не снисходительный, голос звучал скептически – точно как десять лет назад, когда он впервые спросил меня, как я собираюсь искать работу с дипломом историка.

Сейчас я стояла на развилке и не хотела оглядываться на путь, который прошла, – путь, усыпанный однообразием, самонадеянностью и ожиданиями других людей.